Ян Козак - Святой Михал

Почти все взрослые поречане — а их около четырех сотен — работают в сельскохозяйственном кооперативе. Это крепкий и строптивый, осторожный и изобретательный, горячий и жизнестойкий народ, испокон веков закаленный тяжким крестьянским трудом. Поречане считали или, вернее сказать, могли бы считать себя вполне довольными и счастливыми, если бы, впрочем, их не оберегала от этого ощущения извечная, жадная и в то же время благодатная неудовлетворенность.

Председателем пореченского кооператива, его душой уже несколько лет был Михал Янак. Этот сорокалетний богатырь так и пышет здоровьем. Он — воплощение жизнерадостности, но упрям до крайности: уж коли вобьет себе что в голову, то хоть кол на ней теши. Его открытый, искренний взгляд, всегда по-дружески теплый, почти нежный, тотчас становится строгим и пугающе холодным, если того требуют обстоятельства. Односельчане называют Михала «наш председатель». Соседи из Горной Рыбницы, Мочаран и Блатницы с почтением снимают перед ним шапку. Михал всегда знает, чего хочет, знает, что надо для дела. Интересы кооператива для него превыше всего. Он требует, чтобы во всем был порядок, и правит мягкой, но сильной рукой.

После всего пережитого поречанами за годы, предшествовавшие приходу Михала к руководству кооперативом, он мог бы кой-кому показаться эдаким человеколюбивым врачевателем, который взялся бескорыстно лечить односельчан от старых недугов: останавливать кровотечение, вскрывать нарывы, промывать желудки, перевязывать раны, унимать жар, принимать новорожденных. Подавляющее большинство поречан любит Михала или, по крайней мере, ценит и признает его. Есть и такие, кто при всем уважении относится к нему сдержанно, а случается, что и ненавидит. Но кто? Лодыри, пьяницы, завистники, симулянты, нечистые на руку людишки, которые не прочь нажиться за чужой счет и нередко принимают погреба и кладовые кооператива за свои собственные. К тому же за Михалом незаметно, но постоянно и настороженно следят, подозревая во всяких грехах, Вилем и его дружки. Они взвешивают и обсуждают каждую затею, каждый поступок Михала. Он это знает, и потому время от времени ему приходится преодолевать чинимые ими всяческие препятствия. Впрочем, говорят, что нет таких обстоятельств, при которых Михал растерялся бы. И это верно. Да разве не лучшее доказательство тому странное на первый взгляд, а многим, кто недостаточно хорошо знает Михала, кажущееся даже совершенно непонятным его дружелюбное отношение к Вилему? И это после всего, что было!

Двадцать лет назад Вилем жил на нижнем конце села. Домишко его постепенно разваливался, гонтовая крыша почернела, вздыбилась ежом. В доме из-за загромождавшей его рухляди и целого выводка младших сестер и братишек Вилема негде было повернуться. Отец их по какой-то причине не вернулся с сахарного завода, куда несколько лет назад уехал на один сезон, и Вилем оказался единственной опорой матери. Вечно хворал кто-нибудь из детей, вечно в доме стоял визг, и всегда чего-то не хватало. Вот и пришлось Вилему вместо школы отправиться на заработки: он нанимался подпаском к общинному пастуху Эде Микуле, собирал в лесу грибы, малину, время от времени уходил на сезонные работы — полол, окучивал, подрабатывал на винограднике, позже, когда подрос, летом работал в каменоломне, а зимой возил лес. Он был широкоплечий, сильный парень, но выглядел всегда усталым и озабоченным. В селе многие смотрели на Вилема свысока, и это бесило его.

По вечерам, после работы, он обычно как был — в замусоленных штанах и драной рубашке — брел на площадь. Иногда заходил в корчму «У венка» и, взяв кружку пива, выходил на улицу. Прислонившись к нагревшейся за день стене, он время от времени отхлебывал из кружки, неотрывно вглядываясь, не вышла ли из дому Катарина. И чем дольше ему приходилось ждать, тем больше портилось у него настроение, а если она так и не появлялась, он не спеша подходил к их домику и, стоя у забора, вступал в разговор с отцом Катарины — плотником паном Варади. По всему двору у них были раскиданы кругляши, планки, обрезки всевозможных стоек и балок; у забора среди крапивы и бурьяна сохли на солнце доски. Для Вилема все здесь дышало уютом и спокойствием. Они вели с паном Варади беседы об урожае и погоде, подробно обсуждали преимущества буковой и дубовой древесины.

За этими беседами Вилем украдкой поглядывал на Катарину. Он смотрел, как ловко она вытаскивает из колодца ведро, полное воды, или собирает разбросанные по двору обрезки дерева; как пропалывает грядки, поливает тыквы и помидоры. Иногда он видел ее крепкие загорелые икры или же любовался тем, как она, подняв руки, словно гребенкой, проводит пальцами по густым каштановым волосам, которые вечно падали ей на лоб. Бывало, и на нем останавливался теплый взгляд ее больших сияющих глаз.

А если Катарина, случалось, улыбалась ему, Вилем прямо расцветал. Но оказавшись рядом с нею, робел, терялся. И что он только ни делал, а сблизиться с Катариной ему никак не удавалось. Все попытки оканчивались неудачей. Его все больше раздирали всяческие сомнения и подозрения. Вот почему, когда во время вечерних бесед у забора в соседнем дворе появлялся Михал и встревал в разговор, Вилему это, мало сказать, не доставляло удовольствия, его это просто угнетало.

Как-то вечером он по своему обыкновению приплелся к Катарининому дому, огляделся и завел дружескую беседу с паном Варади. Тот был занят подборкой досок для нового свинарника, поскольку старый совсем развалился. Вилем за разговором стал помогать ему — пан Варади, естественно, не имел ничего против такой любезности, а Вилем был преисполнен радости оттого, что мог оказать помощь отцу Катарины. Выпрямившись, чтобы передохнуть, он вдруг увидел, что за его спиной стоит Катарина.

— Уж не собираешься ли ты стать плотником, Вилем? — спросила она.

— Почему бы и нет? — ответил он. — А вдруг это как раз то, что мне надо? Из дерева ведь так много всего можно сделать. Недавно в Павловицах я видел такую вещичку…

Вилем собрался было продолжить рассказ, но Катарина решительно оборвала его:

— Поговорил — и хватит! Давай пойдем прогуляемся. Посидим на площади.

Он рот раскрыл от изумления.

А Катарина одарила его ослепительной улыбкой, полные ее губы так и не сомкнулись, но в глазах девушки Вилем уловил какую-то тревогу. Он украдкой огляделся и, заметив на соседнем дворе Михала, почувствовал удовлетворение. Катарина сорвала в траве у забора несколько голубых колокольчиков и воткнула их в волосы.

— Пойдем, Вилем!

Вилем заметил, что эти слова она произнесла нарочито громко. А когда они степенно прогуливались по площади, Катарина шла совсем рядом, едва не касаясь его. Сердце Вилема колотилось от радости. Он торжествовал. Наконец-то Катарина сделала выбор.