Ян Козак - Гнездо аиста

— Ты погляди, какие кони! Это же кавалерия! Теперь они у нас будут работать на республику и революцию, а не на какого-то саботажника. Кони ведь давно наши, давно принадлежат нам — всем тем, кто от зари до зари гнул спину на поле Зитрицкого. Они уже давно должны были принадлежать тем, кто их чистил, кормил, запрягал. Тем, кто работал на Зитрицкого серпами и косами на той земле, которая прежде принадлежала им. Ведь Зитрицкий прибирал ее к рукам, когда крестьяне не могли вернуть деньги, взятые у него взаймы под высокий процент. Эти лошади должны были бы принадлежать и всем работавшим на него девушкам, к которым он приставал. И детям всех бедняков, которые по его милости вынуждены были уехать в Америку, потому что иначе тут, рядом с ним, помирали с голоду.

Павел и представить себе не мог, что отец способен произносить такие длинные речи. Отец говорил очень громко, чтобы те, кто стоял на площади, хорошо его слышали. Но вдруг у него перехватило дыхание, он закашлялся, и на глазах его выступили слезы.

— Ты прав, — сказал Петричко. — Все будет так, как сказано в лозунгах нашей революции: «Земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает!» А телеги вы пока оставили? — спросил он у Канадца.

— Утром мы на них что-нибудь погрузим, — ответил тот. — Там наверняка есть что погрузить. Ведь главное — лошади, главное, чтобы с ними чего не случилось.

Он все так же торжественно восседал на мерине, поглядывая на всех сверху вниз. Косые лучи солнца освещали его раскрасневшееся от гордости лицо.

— Ночью пойдешь туда с Демко сторожить, а то до утра половина добра исчезнет, — сказал Петричко.

— Ладно. Ты не беспокойся — мы сделали все как надо.

Канадец ухмыльнулся, похлопал коня по загривку, сжал каблуками его бока и, тихонько причмокнув языком, тронул его с места. Но, проехав несколько шагов, сокрушенно сказал:

— Жаль, что это не случилось раньше, когда у кровососа Зитрицкого было восемь лошадей и целое стадо коров.

Канадец повернул коня и, подъехав к отцу Павла, направился следом за ним к старой графской усадьбе.

— Вот одного уже уравняли, — громогласно, не скрывая неприязни, заявил Эмиль, глядя вслед Канадцу и старшему Копчику.

Петричко на этот раз хорошо слышал Эмиля, но даже бровью не повел. Только сказал скорее самому себе, чем Павлу:

— Один себя уже уравнял. Сам себя прикончил.

— Сам? А разве ты не приложил к этому руку? — спросил Павел.

Петричко издал непонятный гортанный звук; губы его искривились в слабой улыбке.

— Если бы это было так просто и можно было бы все повторить, например с Хабой, я дал бы снова ошпарить себя.

— А Ткач?

Петричко взглянул на Павла.

— Я говорю только о себе, — ответил он не сразу. — Знаешь, когда я слышу топот этих лошадей — лошадей Зитрицкого, мне кажется, будто по площади проходит оркестр. Ты даже не представляешь себе, что они для нас значат.

Петричко обернулся, проводил взглядом удалявшихся лошадей, облизнул губы, словно хлебнул приятного согревающего напитка, и направился к деревянной лесенке, ведущей в «контору». Там на площадке у двери стоял Плавчан; Петричко поднялся к нему.

Павел остался внизу. Он думал о том, что сказал Петричко; пожалуй, даже больше о тоне, каким были произнесены эти слова. Если в голосе и поведении отца, да и Канадца тоже, сквозило нескрываемое торжество и гордость, то у Петричко звучало куда больше деловитости, хотя его радость, очевидно, была не менее глубокой.

И пока Павел смотрел на Петричко — тот поднимался по лестнице, — а Плавчан открывал дверь конторы, его вдруг осенило: боже, как тут все переменилось! Теперь он уже мог себе это представить. Еще многого не знал, но кое о чем догадывался. И вспомнил сейчас о свинарнике. Резеш сказал ему, что крыша, мол, провалилась — и при этом ухмыльнулся. А вот отец, Иван и Эва, когда он вчера вечером зашел к Матухам, рассказали, как было дело.

Свинарник был их мечтой. Свинарник помог бы им быстро встать на ноги и хоть немного опередить тех, кто отказался идти с ними. А когда прошел слух, что можно получить от государства сборный свинарник и что общинные пастбища будут переданы им, они решились на это, хотя за душой у них не было ничего.

К тому времени отец уже понял, что сама по себе земля, которую ему дала революция, мало что значит.

Случилась эта история со свинарником ровно через семь лет после того дня, когда вся их семья, взволнованная и умиленная, стояла у полученного ими участка земли в Тополинах. За эти семь лет они столько хватили лиха! Нечем было обрабатывать поля; отец вместе с Канадцем запрягали коров, которых привели из графского хлева; сообща купили плуг и борону. Потом к ним присоединился Гудак — из них троих только у него прежде был свой клочок земли. Скотины и зерна не хватало; порой у них просто опускались руки. Было так худо, что все, кто тогда договорился работать сообща, сначала пошли на месяц в лес валить деревья. Работали от зари до зари и все заработанные деньги — до последнего гроша — отдавали кооперативу как пай, чтобы было с чего начать. А потом прибыл к ним сборный свинарник. И как на беду тогда, в пятьдесят первом году, стояла очень сырая осень. Поле превратилось в сплошное болото, машины не могли съехать с дороги, и стройматериалы пришлось складывать у нижней околицы села. Но медлить нельзя было ни дня. Свинарник необходимо было построить до зимы. И они таскали на себе бетонные блоки к фундаменту, который подготовили заранее.

Отец рассказывал, какая это была адская работа. Они снова от зари до зари трудились все вместе не покладая рук. Им казалось, что каждый блок, каждая эта чертова глыба весит по меньшей мере тонну, что у них не ноги, а ходули — так тяжело было вытаскивать их из размякшей земли. Отец не спал ночами и был до того изможден, что даже желудок его не принимал пищу — это у него-то, такого чревоугодника! Он заставлял и мать работать наравне со всеми. Ставил ей в пример то Мишланку, то Эву, которая в то время снова была беременна и все же вместе с ними что-то таскала, укладывала или кипятила им вино, чтобы они согрелись. Они работали, не считаясь со временем, не получая за это ни гроша.

— Как будто каждый строил себе дом или хлев, — сказала Эва.

И свинарник к зиме был готов. На деньги, заработанные в лесу, а также на ссуду они закупили молочных поросят, воинская часть в Горовцах дешево продала им двух свиноматок. Демко наконец смог приступить к откорму свиней. Но вскоре после того, как привезли свиноматок, два дня не переставая валил мокрый снег. И вот тогда это и случилось.

Снег проломил крышу — с потолка свешивались обломки треснувших балок, обрушилась и часть стены. Изнутри доносился визг раненых поросят, снег в загонах таял и окрашивался кровью. Несколько поросят и одну свиноматку пришлось забить. Конечно, к свинарнику сбежалась вся деревня. Одни стояли как громом пораженные, а для других, по словам Ивана, словно солнышко взошло, они радовались так, будто наступил праздник, еще больший, чем день всех святых.