Ян Козак - Гнездо аиста

— Ты взвалил на себя целый мешок благих намерений, да только мешок этот дырявый, — невозмутимо заметил он. — Ну и тащи на здоровье. А я подожду. — И, обратившись к Ивану, спросил: — Ты не знаешь, что от меня хотят в национальном комитете? Сказали, чтобы я утром явился туда.

— То же, что и от тех пятерых, — ответил Иван. — Вы должны объяснить, как собираетесь выполнять поставки.

— А-а… вот оно что, — протянул Олеяр. — Долго еще их будут мытарить?

Он поднял мутовку и крикнул жене, все это время упорно молчавшей:

— Эй, как по-твоему, готово уже это чертово повидло?

— Попробуй.

— Я уже напробовался. Тошно смотреть на него.

Илона проворно отставила квашню с тестом и подошла к отцу. Взяла у него мутовку, помешала ею в чугуне и попробовала повидло.

— Готово уже. Только сахару нужно немного добавить.

— Сахару добавить? Как же добавишь, если его нет, — крикнула мать. — Где теперь достанешь сахар? Теперь ничего нет! Сахару — ишь чего захотела!

Илона смутилась. Ее смуглое лицо вспыхнуло. Брови нахмурились.

Она знала, что сахар у них есть. Два мешочка стояли в кладовке. Довольно большой — с пиленым сахаром и поменьше — с песком. Ей стало как-то гадко, она стыдилась самое себя.

— Ну вот, опять начинается, — прошептала Илона.

Она не понимала толком, что происходит в доме, в деревне, у нее были свои заботы, своя работа в городе. Но с тех пор как Анна вышла замуж за Дюри, дома все переменилось. Анна долго колебалась: она любила Павла — Илона это знала, — но в конце концов все же решилась. Мать ее уговаривала: «Не будь дурой — нам всем ведь кое-что перепадет!» А потом и просто кричала на нее, требовала, заклинала всеми святыми. И Анна сдалась.

А вот она, Илона, никогда бы не покорилась. Теперь они, правда, живут намного лучше, но на дом их легла какая-то тень. Все что-то скрывают, о чем-то шушукаются, секретничают. И главное — лицемерят. А лицемерия Илона не выносит. Она старается уклониться от этой тени, которая день ото дня все нарастает и густеет, но ей это не удается. Илоне стало невыносимо трудно дома. И не потому, что после работы ее ждет здесь теперь куда больше дел, чем прежде. Работать она привыкла с малых лет. А из-за этой тени. Насколько легче и свободнее ей дышалось в те месяцы, когда после окончания школы она работала в больнице, хотя ей приходилось ухаживать за немощными стариками, выносить судна, перевязывать кровавые раны, слушать жалобы и стоны. Теперь она пытается уклониться от нависшей над их домом тени, но пока это ей не удается. И все же она никогда не будет такой, как Анна.

— Что ты там возишься? Сними с огня! — прикрикнула на нее мать.

— Сейчас.

Илона убежала в кладовку и вернулась оттуда с миской, полной сахарного песку.

— Там еще осталось немного, — сказала она, глядя матери в лицо, хотя от волнения у нее перехватило горло.

Пока она сыпала сахар в булькающее повидло и перемешивала его, мать, приоткрыв от изумления рот, сверлила ее воспаленными глазами.

Илона оглянулась на деда. Он сидел, прислонившись к печи спиной, и ухмылялся. Ничего не говорил, только ухмылялся.

Ни на кого больше Илона не обращала внимания. Даже на засидевшихся у них Ивана и старого Копчика. Она сделала это не для них, а для себя и почувствовала удовлетворение. Хотя знала, что так просто ей все это не сойдет.

— Да убери ты его с плиты! — раздался голос матери.

— Дай посмотрю! — крикнул отец.

Он подошел к Илоне, со злостью вырвал у нее из руки мутовку и попробовал повидло.

— Тьфу! До чего ж горячее, чертяка! А ну, выметайся отсюда, пока я не огрел тебя! — гаркнул он на дочь.

— Подкинь дров в печку, — крикнула Илоне мать. — Мне холодно. — От озноба и злости она и в самом деле лязгала зубами.

Услышав это, Копчик встал. Он и так уже изнемогал от жары. Духота и резкий запах повидла вызывали у него кашель, который он с трудом сдерживал.

— Значит, ты будешь ждать, Ондра? — спросил он, возобновляя неоконченный разговор. — Не хочешь рисковать! А ты не подумал, что так ты рискуешь куда больше? Ты уже дал маху, взяв к себе двух коров Хабы. Считаешь, что в твоем хлеву ему их легче спрятать? Но если ты не сдашь поставки, вся вина ляжет на тебя!

Олеяр, сжимавший в руке мутовку, оцепенело уставился на Копчика, потом перевел взгляд на жену.

— Так ведь это же моя скотина, — сказал он.

— У тебя всегда была одна корова и вдруг сразу стало три. А сколько вы с них будете сдавать мяса, сколько молока? Ну, говори! Говори, если совесть позволит. А ведь тебе одному придется возиться с ними, натирать себе мозоли… — Копчик подошел к кровати, где лежала Олеярова. — Слушай, Бернарда…

Но она, повернувшись лицом к стене, придвинулась к ней и натянула на голову перину.

— Вот те на! Накрылась периной и думает, что спряталась от жизни! — крикнул Копчик. — Значит, задом ко мне поворачиваешься.

— У меня уже голова от тебя разламывается! — сипела Олеярова, задыхаясь от ярости. — Прогони ты их! Прогони! — кричала она мужу. — Пускай убираются вон.

— Ну и дура же ты! — не сдержался Копчик.

— Ты права, Бернарда, — улыбаясь, сказал Олеяр. — Нам давно пора на боковую. Я бы уже давно спал как убитый. Должен же я немного отдохнуть. Ведь утром мне надо быть в национальном комитете…

Илона, стоявшая возле деда, схватила миску с остатком сахара и убежала в кладовку, красная, как черешня.

В кабинете Гойдича все еще горел свет. Час назад закончилось совещание, после которого, как всегда, остались дым, окурки, клочки бумаги и пепел, рассыпанный на зеленом сукне стола для заседаний.

Когда бы Гойдич ни поднимал припухшие веки, на него из светлой березовой рамы глядели сверху Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Гойдич и сам любил смотреть на них.

Но сейчас он испытывал неимоверную усталость. Уже две ночи ему не пришлось спать по-человечески — мотался по району. Когда же он после оперативного совещания собрался наконец домой, мечтая поскорее лечь в постель, ему сообщили по телефону, что сейчас приедет Врабел, Он вытянулся в кресле и зевнул.

Бриндзак, сидевший напротив него, вертел в руках карандаш.

— Надо было бы заменить Тахетзи, — вдруг заявил он.

Гойдич не сразу ответил ему — усталость сковала его мысли. Он провел рукой по заросшим щекам, потом нащупал пальцами коробок спичек и закурил.

— Что ты имеешь против Тахетзи?

— Он слишком мягок.

— Прокурор?!

— Не люблю я таких людей, как он, — сказал Бриндзак. — Мы обнаружили уже столько случаев явного экономического саботажа, дали ему в руки фактический материал, но все это лежит без движения в прокуратуре. Когда в Трнавке единоличники начали выгонять свой скот на кооперативные пастбища, он посоветовал Петричко договориться с ними по-хорошему. И с тех пор так ничего и не предпринял. Теперь он руководит агитбригадой в Чичаве, и опять все то же — охвачена лишь половина деревни. Я бы назначил руководителем этой бригады Федотика.