Борис Макаров - Знамя Победы [litres]

Анатолий мужик дисциплинированный. Многолетняя работа на скорой к дисциплине приучила.

– Надо – значит, надо!..

Шапку на голову – и в дверь.

Жена наперерез кинулась:

– Куда ты? Остановись. Ты же того-самого…

– Брось. Ничего со мной не случится. Вон Генаха Сидоров никогда за руль трезвым не садится и уже пятнадцать лет безаварийного стажа имеет.

…Из поездки Анатолий не вернулся…

Бабка Тугунова – женщина суровая, немногословная, всей жизнью своей к стойкости, выносливости приученная.

В партию не вступала. В общественной жизни участие не принимала. На собраниях разных молчала. Это сейчас эти фразы никому ничего ни о чем не говорят. А в далекие, молодые для свинарки Тугуновой годы они многое значили, о многом говорили. И прежде всего о характере, о жизненной, говоря словами тех лет, позиции человека. И прямо скажем – о не всегда похвальной позиции. Вспомним мудрейшие слова Бруно Ясенского: «Не бойтесь врагов ваших. В крайнем случае они могут убить вас. Не бойтесь друзей ваших. В крайнем случае они могут предать вас. Бойтесь равнодушных. Они не предают и не убивают. Но благодаря им на свете существуют предательства и убийства».

Марья Петровна Тугунова не была равнодушной. Она переживала. За свою семью, за свой колхоз, за свою работу, за своих односельчан, за свою страну. Но переживала молча. Она молча любила. Молча ненавидела.

Молча любила хороших людей. Молча ненавидела плохих. К хорошим людям она относила честных, добросовестных, трудолюбивых, добрых и трезвых. В первую очередь – последних.

К плохим – злых, жадных, завистливых, нечестных, лодырей и пьяниц. В первую очередь – последних.

От пьянки умер ее отец. Из-за пьянства рассталась она с мужем, некогда добрым и работящим человеком. Из-за двух рюмок сивухи погиб в аварии сын.

Водка стала причиной того, что в селе почти не осталось сильных, здоровых, крепких мужиков – пахарей, строителей, скотоводов.

– Все беды от нее, проклятой! – вздыхали женщины, провожая в последний путь очередную жертву зеленого змия.

– И куда президент смотрит? Гибнет народ от зелья ядовитого. Села, деревни с земли исчезают. Поля сорной травой зарастают. Кладбища во все стороны разрастаются… И все она, все она – водка.

– А торгашей, спекулянтов на народной беде, на болезни этой жиреющих, все больше и больше…

– Чтоб у них руки, ноги отсохли! Чтоб они даровым куском подавились!

И слезы… слезы… слезы…

Материнские, вдовьи, детские слезы…

…День был солнечный, светлый до прозрачности, до хруста и звона. Точно так же, как во время весенних пожаров дальние таежные сопки, пламенели березняки за околицей села. Березняки были молодые, и это спасло их. Для топлива они не годились. 3абайкальцы не привыкли отапливаться сучками, хворостом, щепками, стружками. «Жить в тайге – да сучки, валежник собирать! Нет уж, – говорили наши отцы и деды. – Вон сколько его, леса! На всех на все века хватит!» И хотя леса становится все меньше и отступает, убегает он от людей все дальше и дальше за высокие горы, за болотистые долы, люди по-прежнему догоняют и убивают его. Убивают с размахом – бензопилами и топорами, огнем и бульдозерами. Но природа мудра и живуча. Она не хочет умирать. Она умеет приспосабливаться к самым трудным условиям своего существования. Вот и встают возле сел на местах некогда качающих в небе своими вершинами сосен – ерники-березняки. Никому особенно не нужные, разве на метлы да банные веники годные, они рдяно зеленеют весной, паутино серебрятся летом и холодными пожарами пылают осенью…

Осень – любимая пора Виктора Федоровича Губанова. Он не Пушкин, который, как говорят и школьные учителя и в осенних программах по телевизору разные писатели и артисты, любил осень потому, что в это время у него хорошо писались стихи. Виктор Федорович любил осень не стихотворную – не за золотые ее листики, разные травки-муравки. Он любил ее практически, конкретно – живую, сдобную, съедобную.

Худо-бедно, но, несмотря на все перестройки-перетряски, люди, как и сама мать-природа, убиваемая ими, выживают, приспосабливаются к жизни. Бывшие крестьяне-колхозники, ставшие единоличниками, по мере сил и возможностей разводят скот, держат кур, гусей, свиней. Сажают картошку, овощи. С осени они запасаются кормами для животных. Закупают, если не сеют сами, зерно, муку, комбикорма.

Осень – пора сбора урожая.

Собирает свой урожай и шофер-продавец автолавки Виктор Федорович Губанов. Почти все жители окрестных сел были его должниками. Под запись он щедро и великодушно давал и мыло, и сахар, и спички, и соль, и гвозди, и конфеты – все, что было в ассортименте автолавки. Но главное, под запись он давал нуждающимся в «освежении», «правке голов» муравьиный спирт, «Боярышник» и прочие освежители и очистители. С каждым годом среди «нуждающихся» увеличивалось число женщин, все чаще маячили еще свежие, ясноглазые лица молодых людей и даже подростков.

…Губанов поставил машину в центре села. Он не прятался, не скрывался. Уже давно никого не боялся – ни милиции, ни полиции, ни местного начальства, которое само пользовалось его услугами.

Виктор Федорович предпочитал, чтобы долги ему выплачивали деньгами. Деньги он складывал в большую китайскую сумку с двумя застежками-молниями. Удобно и неброско – не бросается в глаза. Хорошо, легко подсчитывать и проценты за выручку. Взял тех же фунфуриков за два месяца на 500 рублей, заплати долг – 1000.

Когда же должник отдает, скажем, зерном, надо сначала сосчитать-прикинуть, сколько стоит это зерно, затем – сколько нужно присыпать в счет процентов за выручку, поднять мешок, завязать и т. д.

И уж совсем не нравилось ему собирать долги овощами – капустой, морковью, свеклой… Муторный подсчет, погрузка, разгрузка… Да и куда девать ее, капусту, свеклу, морковь… Подполье, кладовка, погреб загружены, перегружены. Полина ворчит: «Коровы, чушки уже не жрут. Куры, гуси – тоже. Чё мне, на рынок тащить, чё ли?.. За копейки у прилавка стоять … Слава богу, не бедствуем…»

…День тихий, солнечный. С обещанием прибыли, удачи. Едва машина Губанова выдохнула остатки выхлопных газов, – народ тут как тут. Виктор Федорович если иногда и произносил слово «народ» – то только с усмешкой, иногда с легкой, снисходительной, иногда, с кривой, полуоскаленной, презрительной, в зависимости от настроения:

– Ха! Народ! Голь, пьянь, рвань! Из колхозных складов перли – жили. Захлопнулась кормушка – ко мне поползли: «Виктор Федорович, выручи…» Тараканы!..

…Виктор Федорович вынул из-за пазухи толстую записную книжку:

– Тэ-э-к… Трофимов Илья… 250 рубликов… Три фунфурика, банка сайры…