Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Вокруг Камеры дельи Спози 178открыта анфилада ближайших залов грубой кладки с очень скромной экспозицией, которую так и хочется назвать краеведческой. А она таковая и есть – про город с колоссальной историей и династию Гонзага в основном, но видно же, что все это собиралось из обломков и остатков, лепилось из того, что было.

Ну то есть Кастелло Сан-Джорджо строился и осваивался (а теперь доводится до ума) очень давно, когда искусство еще не выделялось в нечто особенное, отделенное от жизни, а было частью аристократического быта. Это позже пути искусства и дворцовых покоев разойдутся, чтобы, наконец, появились музеи.

…и тогда начинает казаться, что самое важное в этом мемориальном комплексе ускользает, что огромный замок, непропорционально сведенный к дюжине случайных экспозиционных решений, оказался наглухо закрыт, что всюду царят обман и лицемерие. Пока по длинным коридорам и длинноногим покатым лестницам спускаешься к выходу, замечая то там, то здесь отгороженные и перекрытые ответвления, из-за чего у туриста и начинаются внутренние метания. Они нарастают и когда выходишь во внутренний двор с ренессансными лоджиями, и когда возвращаешься на площадь, чтобы из Замка перейти во Дворец, начинающийся, если честно, тоже ни шатко ни валко – с каких-то полуслучайных музейных выкладок.

Но я же уже опытный путешественник и понимаю, что не все сразу – самыми «красиво/богато» являются герцогские покои второго этажа. До них еще нужно добраться. Первые этажи повсюду, в любом дворце или замке – черновые, служебные, для челяди, поэтому теперь, так и не преодолев родовой травмы, они лучше всего подходят для разъясняющих и вспомогательных выставок. Разгона ради. Но наконец-то я разобрался с картой-схемой, встал на основной маршрут (это там, где незаконченные фрески Пизанелло и Рубенс с Фетти) анфилады ослепительных залов с мутными зеркалами и яркими фресками. Параллельно этим официальным покоям тянется анфилада-дублер интимных кабинетов с картинной галереей живописи пятого-шестого ряда и гобеленов.

Все это великолепие сходится в зале с натуральным каменным гротом и огромными фигурами великанов на стенных росписях – тут работали ученики Гвидо Рени (да, за пару покоев до этого есть и знаменитый зал с потолком, расписанным антропоморфными и зооморфными символами знаков зодиака, где понимаешь, что почти все фрески мира пишутся на светлом фоне, поэтому, изображая ночное небо, в темноте которого теплятся тела и фигуры, художник оригинальничает и отступает от канона). Оттуда через галерею комнат, украшенных гобеленами (один ковровый кабинет, второй, третий, четвертый) и по коридору, записанному, подобно Лоджиям Рафаэля, гротесками с плачущими львами, доходишь до еще одной лестницы вниз, переходишь в Новую галерею, построенную Джузеппе Пьермарини в 1778-м для того, чтобы соединить герцогские покои с Палаццо дель Капитано, – и оказываешься в каком-то другом дворце, возникшем из внутренних нужд и не особенно праздничном.

Но, кстати, именно из-за отсутствия избыточного праздника в оформлении Новая галерея идеально подходит для предъявления музейных фондов. Счастливое окончание в Зале Трои

А эта долгая-долгая галерея с многочисленными картинами, развешанными почти шпалерно и без каких бы то ни было экспликаций (опытный путешественник знает, что значимые произведения, которыми гордятся собрания, даже если они будут размерами не более почтовой марки, никогда не повесят в проходе, тем более без бирки, поэтому не обращает на эти второстепенные картины никакого внимания, голову бережет), переходит в зал с фамильными портретами Гонзага не слишком отчетливого качества.

Отсюда (в углу сидит тетенька перед экранами слежения, из-за чего я понимаю, что оказался уже в археологическом крыле), из торжественного входного мраморного зала с парой безголовых фигур, расходятся совершенно другие тропки – с коллекциями античных скульптур. Типа еще один бонус – а вот вам еще немного и археологического музея (в герцогский комплекс Археологический музей между тем входит отдельной институцией, его, судя по всему, в Мантуе особенно чтут, именно с него начиная реестр музейной карты), захотите, будет вам еще и нумизматический. Зимними садами с мандариновыми деревьями никто не интересуется?

Завершается Новая галерея до головокружения изысканным Залом Трои, расписанным в пандан к Залу великанов Палаццо дель Те сюжетами из Гомера (но не только). Фрески 179эти художники (эх, автора бы узнать, знаю только, что ученики Джулио Романо, да и то под вопросом) писали по программе Бенедетто Лампридио из Кремоны, наставника герцогских наследников и почетного гражданина Мантуи, не просто так, но для сопровождения конкретного набора римских фризов, изображающих различные легендарные битвы. Роскошный древнеримский саркофаг с удивительно сохранившимися мраморными барельефами, которым Гонзага, видимо, особенно гордились, стоит в центре комнаты, покрытой сочными, многофигурными мифологическими фресками. Из-за чего Зал Трои начинает походить на шкатулку юной принчипессы, изнутри разукрашенную самым изящным и музыкальным образом.

Нелинейная логика

Обычно такие тексты заканчиваются проверочным восклицанием: «Вроде бы ничего не забыл?» Но в случае с музейно-дворцовым комплексом в Мантуе эта риторическая фигура буксует – здесь невозможно все учесть или запомнить. Даже на камеру снимать устаешь, не то что смотреть, ходить… Все чаще и чаще садишься, завидев скамью. И дело даже не в обильных коллекциях – по меркам европейских собраний они весьма скромные и однообразные, так как лучшее веками распродавалось и вывозилось. Очень уж они разномастны – эти предметы и покои, наваленные на восприятие без какой бы то ни было логики. Появление их непредсказуемо, из-за чего экскурсия превращается в квест. Они же все, эти залы, площадки, галереи и коридоры, сначала строились, чтоб потрясать, двор рос, постройки множились (почитайте в Википедии про 35 тысяч квадратных метров и почти 500 комнат), и кто тут только не останавливался – от Донателло до Леонардо, квадратные метры растягивались и насыщались, чтобы затем быть разворованными и разоренными.

Выскобленными. Теперь все это снова собирается, копится, подчищается, город в городе, набор поломанных музыкальных табакерок, вставляющихся одна в другую. Облезлых, но так до конца и не утративших позолоту. Тем более что ее есть кому наводить.

В детстве я мечтал о таких таинственных архитектурных спрутах, похожих на приключенческие и авантюрные романы, мешающих торжественные залы с обильной закулисной частью. С тупиками, слепыми комнатами и переходами с уровня на уровень. С обмороками внутренних садов, дворов и лоджий. С полутемными коридорами, проходами и чуланами, в которые никто и никогда не заглядывает. С закутками прислуги и проходными будуарами. Все мы, попадая сюда, подсознательно думаем о Лувре времен Ришелье и Мазарини. Периферическим зрением замечая в темных углах тени с кинжалами, мысленно снимаем кино по Дюма и Скотту – потому что они, юношеские романы приключений, «плаща и шпаги», были первее всего остального, сформировав тягу к разнокалиберным интерьерам, без всякой логики перемешанным для праздного зрителя в утомительный калейдоскоп.