Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Между Сан-Марко и Риальто

В безразмерном романе «Пенсия» Александра Ильянена встретил упоминание мастерового, которого, кажется, видел и я.

…мне запомнился в Венеции стеклодув в своей мастерской за стеклом. Выдувающий венецианское стекло. Можно посмотреть с улицы на его работу, можно зайти и купить его поделки. Мне запомнилась голая девушка в Амстердаме тоже как стеклодув за витриной (портрет художника зимой в виде девушки или стеклодува)… (623)

На углу одной из небольших площадей (хочется сказать «площадок»), прикрепленных к городу мостиками, точно прищепками.

Стеклодув (я только не запомнил, занимается он стеклом или расписывает игрушки) всех, кто спускается с мостика (его витрина слева), провожает глазами.

Трижды сегодня, туда-сюда, ходил я через эти кампо и мост, трижды встречался с ним глазами. Покупателей так не ждут, не привораживают, выкликая из пространства.

Комната еще такая, с двух сторон – совершеннейший стеклянный футляр, полностью проницаемый, еще не открыл дверь с колокольчиком, но мысленно кажется, что ты уже там, внутри.

И курчавый парень этот, с бедой и тоской в глазах, ловец человеков практически, как тут не вспомнить Камиллу Палья с ее теорией взглядов.

Точно парень не живет, но ждет, и весь он вот тут, у горбатого мостика с пористыми, обветренными перилами, одно сплошное ожидание.

Споткнулся о него, ожегся и побежал с этим ожогом дальше. В сторону милого венецианского севера, запущенности его живописной. Санти-Джованни-э-Паоло

Первым делом пошел сегодня в Санти-Джованни-э-Паоло, что рядом с домом, просто почувствовал потребность в нее зайти – вчера гулял мимо, ночью читал истории про дожей и героев, в ней похороненных.

Меня еще с прошлого приезда беспокоило чувство, что внутри Сан-Дзаниполо я упустил что-то важное, вот и пришлось вновь покупать билеты в церковь, которую я считаю в Венеции самой важной (у Сан-Марко, на мой взгляд, представительские функции) и монументальной.

В каком-то смысле Сан-Дзаниполо идет вровень с Фрари с ее Тицианами, однако эта история не только про искусство, точнее, вовсе не про него.

Дело даже не в том, что в Санти-Джованни-э-Паоло похоронено 18 дожей и еще больше героев, просто мне оказалась важна сама эта насыщенная розовая пустота, организованная готическими сводами и витражами (сегодня они играли на солнце).

О том, что Сан-Дзаниполо – парадная усыпальница и аналог кремлевской стены, думаешь в последнюю очередь: обычно кладбища выглядят иначе, а великолепные гробницы, размазанные по стенам, необходимы для музейного сквозняка и чтобы лучше обозначить общее настроение.

Нет, это и не музей монументальной скульптуры. И тем более не живописи, несмотря на потолки и картины в пресбитерии и часовне Божьей Материи Розария, сделанные Веронезе.

В этой гулкой пыли есть нечто, что Венеция утратила, а здесь оно осталось, да еще и в избытке. Сложно объяснить зависимость этих эмоций от геометрии храмовой поляны с аутентичными очертаниями, выросшей на площади с точно такой же переменчивой природой. Тусклый свет, окрашенный витражами, готическая роза, полыхающая от лучей незаживающего солнца, точно пожар, делают воздух видимым. Вода, конечно, более подходит для образа текущего времени, но стоячий воздух воздействует гораздо сильней.

Венеция меняется незаметно, Санти-Джованни-э-Паоло тоже ведь многократно перестраивали (а еще он, обладатель собственных Тицианов, горел – и, странное дело, Тицианы да Тинторетто погибли, а два Беллини на входе до сих пор сверкают как новенькие, не говоря уже о превосходном, точно вчера написанном Лотто и Чима да Конельяно, не говоря уже о триптихе Виварини, вмурованном в стену). Наполеон и вовсе устроил в нем госпиталь, а австрийцы (некоторые австрийские военачальники тоже там, кстати, похоронены) во время Первой мировой разбомбили фасад.

Но у Сан-Дзаниполо будто бы нет никакой толстокожести или запаски: обычно заходишь в церковь, и есть чувство, словно попал в капкан из непроницаемых стен, точно между штукатуркой и внешней стороной стены влит свинец. Санти-Джованни-э-Паоло (может быть, все дело в готическом ее мироустройстве, хрупком до головокружения, или в том, что с площади виден весь ее подсобравшийся объем, внезапно дающий себе волю лишь в финальных апсидах, строгих, как органная фуга?) воспринимается чуть ли не бумажной, почти прозрачной на просвет. Сан-Дзаниполо весь на виду, несмотря на многочисленные и таинственные закутки, складки часовен да капелл.

Многие из них сегодня закрыты на реставрацию, в том числе сакристия с главными картинами, но ощущение бумажности из-за этого не исчезло. Напротив, усилилось. Я вдруг заново увидел деревянные распорки, которыми почти под самым потолком сдерживаются перекладины боковых нефов – чтоб не разъехались и, недайбог , не рухнули. Несмотря на основательность и монументальность, кажется, что она легко может исчезнуть – и вот уже начинается ее плавное растворение в окоеме.

Конный памятник кондотьеру Коллеоне (капелла которого так потрясает всех в верхнем Бергамо) и то стоит прочнее. Основательнее. За свои итальянские скитания, сравнивая истории десятков церквей, я привык к мысли, что судьбы соборов и храмов неокончательны, только растянуты в истории намного длиннее человеческих жизней. И то, что кажется незыблемым и навсегда заданным, – чаще всего сплетение обстоятельств, которое мы застали в развитии. Совсем как город, имеющий вполне антропологическую породу. Ведь если он тонет – значит, тоже смертен.

В Сан-Дзаниполо есть то, что я так прицельно ловил в других церквях (в том числе и венецианских, о чем много написано в «Музее воды»), – тончайшая инаковость геометрии, сложность пространства, задающего собственные воздуховоды.

Какие-то храмы воздействуют, таким образом, на темечко, какие-то на виски, некоторые даже на щеки – мы воспринимаем церкви головой. Не в смысле «мозгом», но лицом и черепом как навигационным прибором, уже через короткое время окапывающимся в любом помещении.

Сколько раз замечал, что голова воспринимает город быстрее ног и совсем не из-за зрения или слуха, просто она же выставлена как антенна и ловит сигналы, отталкивающиеся от стен.

Для меня именно эта подспудная работа пространств кажется самой важной, так как вязнет в подсознании, подавая сигналы всем остальным частям тела, и в конечном счете определяет самочувствие меня как куска живой материи. Все комнаты и залы, клетушки и подклеты, помещая нас внутрь, заводят шашни с нашими телами, работая то ли как внутренние реки, то ли как действующие карты звездного неба (встречается и такое).