Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Уцелевший гад дал коня беглому бандиту Ивану Соловьеву!

По толпе вихрем пробежал тревожный шумок. Но Автамона вроде бы не осуждали. Скорее, не верили Дышлакову: да разве мог ни за что ни про что отдать лучшего своего коня жадный Автамон, да еще кому? Сыну станичного пастуха, Ивану Кулику! Нет, что-то тут совсем не так, не должно того быть вовсе.

— И чо? — уловив общее настроение, встал на защиту отца Никанор.

— Не гунди. Мы тут, значится, сами, — остепенил его Автамон.

— Допросим по всей форме! — крикливо повторил Дышлаков, отстегивая кнопку кобуры.

— Веди Гнедка, дядька, — посоветовал Григорий.

Дышлаков со злобной решимостью выхватил тяжелый маузер:

— Признавайся, туды твою!

Автамон вобрал голову в плечи. Дело, как казалось ему, принимало уже серьезный оборот, и все-таки каяться и просить пощады он не хотел. Ведь только признай себя хоть чуточку виновным, да еще при многих свидетелях — и тогда конец Автамону. Видно, не очень любит шутить красный партизан Дышлаков.

— Признавайся, дядька, — вполголоса посоветовал Григорий.

— Не попусти, господи, — Автамон молитвенно вскинул к небу искрученные ревматизмом руки.

Партизанский командир опять пугающе скрипнул зубами, но и на этот раз пересилил себя, заговорил с Григорием на удивление спокойно, словно это не он минуту назад исходил гневом:

— Соловьев не ушел бы, не будь у него конишки. А тавро-то никуда не денется — пословинское оно. Твое.

— Может, кто и ошибся, — жалея Автамона, предположил Григорий.

Ошибки, конечно, тут не было: инородцы знали тавро каждого сколько-нибудь зажиточного хозяина в степи. Но ведь Иван мог и украсть Гнедка. Григорий знал, что сделать это его дружку — раз плюнуть. Непонятно было и то, зачем поехал Иван в Ключик. Не для того же, чтобы показать инородцам свою удаль. Он же ведь не такой дурак, чтобы не понять, что его ищут всюду. Так зачем он неосмотрительно лезет на люди?

Дышлаков дунул в вороненый ствол маузера, как бы прочищая его перед вынужденным выстрелом, и, чуть разомкнув полные губы, с жесткой решимостью проговорил:

— Прошшайся со сладкою жизнью. Сказывай последнее желание.

— Что делает! — вскрикнул Никанор. — Очурайте его!

Автамон медленно поднял мертвый взгляд. Небо над покосами было по-прежнему чистое и необыкновенно голубое. Даже не верилось, что оно когда-нибудь может быть таким.

— Тут вам и аминь!

— Веди его, дядька Автамон, к Ваньке Соловьеву. Нету у тебя другого выхода, — сказал Григорий, напряженно думая, как предотвратить намечавшееся убийство. Только бы подойти поближе к Дышлакову, чтоб повиснуть у него на руке в самое страшное мгновение. Уговаривать Дышлакова сейчас бесполезно: себя не пощадит, а сделает по-своему.

Едва Григорий успел подумать об этом, раздался выстрел. Резкий звук, похожий на щелчок бича, взметнулся над логом, вспугнув затаившихся в кустах перепелок.

Когда Дмитрий с Егором по неторной прерывистой дорожке поднялись на плато и подъехали к Ключику, они не увидели здесь великого скопища людей и коней. Праздник уже был свернут. Инородцы отправились в свои улусы, а на привядшем, выбитом лугу остались лишь следы костров, бараньи кости да конский навоз, кучами разбросанный окрест.

В припыленных лопухах на краю улуса бойцов встретила пестрая собачья свора, она злобно облаяла всадников. У восьмиугольной байской юрты, косясь на приезжих, стояли оседланные, утомленные скачкой кони. Это были скакуны братьев Кулаковых. Поехав в одну сторону, братья оказались совсем в другой стороне. Это обстоятельство показалось Егору подозрительным и сразу же насторожило его:

— Зачем они тут?

— Вот и узнаем, — привязывая дончака к волосяному аркану коновязи, шепнул Дмитрий.

Из деревянной восьмиугольной юрты долетали до них возбужденные, то любезные и смешливые, то раздраженные голоса. Но как ни шумели, как ни кричали там, как Егор ни напрягал слух, он понял далеко не все, о чем беседовали инородцы. Люди говорили на языке племени кызылов, а Егор был родом из племени качинцев. И все-таки он уловил причину необычайно веселого, игривого настроения братьев Кулаковых и их собеседников: разговор шел о скачках на только что прошедшем празднике, о пьяной драке между парнями двух родственных улусов и, наконец, о русском, который сам вызвался обогнать лучшего в степи коня и обогнал на удивление многочисленного народа.

Бухнув в тяжелую лиственничную дверь, Дмитрий пригнул голову и смело шагнул в юрту и еще от порога увидел четырех мужчин, сидевших по-восточному поджав ноги вокруг слабо курившегося очага. Кроме Кулаковых, здесь были хозяин юрты и его быстроглазый двадцатилетний сын, который и рассказывал братьям о празднике. Когда Дмитрий учтиво поздоровался, одутловатый лицом хозяин лизнул отвисшую нижнюю губу и сказал:

— Садись, дорогой гость.

Как тут же выяснилось, это был известный в степи бай Кабыр. Он довольно погладил облегавшую живот длинную рубаху, и раскосые глаза его исчезли в узких щелочках. Весь вид Кабыра говорил о том, что ему очень приятна эта нежданная встреча, хотя он, к большому сожалению, не был знаком ни с Дмитрием, ни с Егором. Заметив некоторую сдержанность вошедших, бай сказал:

— Табуну нужен пастух, человеку — друг.

Кулаковы насмешливо переглянулись. У Дмитрия в эту секунду появилась мысль, что они здесь, разумеется, не случайно — они тоже повсюду ищут Соловьева, но только явно с другой целью. Зачем-то спешно понадобился он им. И ведь не трусят, что всякая связь с Соловьевым осложнит их отношения с властью.

Дмитрия так и подмывало спросить у братцев, как же они ни с того ни с сего оказались в Ключике. Но его вопрос предупредил сам Никита:

— Заблудились, и ладно.

Кабыр вдруг завозился, заерзал на кошме: что-то в поведении гостей из Озерной показалось ему шибко уж подозрительным и неискренним, а он никогда не ошибался в людях. Нужно было немедленно повернуть беседу на давно знакомую дорожку — поговорить, скажем, о новых порядках в степи и, спаси бог, не ругать эти порядки, а попросту выждать, когда красноармейцы скажут о деле сами, но не дать при этом воли острому, как игла, языку Никиты. И Кабыр громко распорядился, чтобы жена подала всем шипучий кумыс, гостям же он хитроумно напомнил:

— На ветвистом дереве птицы гнездятся, в доброй юрте друзья собираются.

— По существу вопроса, мы приехали на праздник, — в том же тоне отозвался Дмитрий.

— Праздник уже кончился, дорогой гость.

— Мы догадались.

— Но что помешает нам выпить? Или вы спешите?

Никита приложил руку к щеке с таким несчастным видом, словно у него вдруг заболели зубы, и притворно вздохнул: