Мария Метлицкая - Стоянка поезда всего минута

Поезд уходил в полдень. Петина мать собирала детей в дорогу – ящик винограда, ящик персиков, ящик груш и ящик помидоров. Пятилитровая бутыль домашнего вина от соседки Зины. Наволочка вяленой рыбы от друга Митьки. А еще чебуреки, отварная картошка, остатки пирогов и котлет.

Господи, да разве можно все это съесть за какие-то сутки? Потом оказалось, что можно.

Прощались всем двором. Женщины всплакнули, просили Петра не забывать мать. Обнимали Юлю и говорили, что она своя, и это было лучшим признанием.

Мужчины сурово жали руки и желали счастья.

Все уже знали: эта московская девочка – Петькина невеста. Шутили, чтобы молодые не зажали свадьбу.

– Не зажмем, – смущался Петр и прижимал к себе Юлю.

С матерью обнялся коротко, но было понятно – переживает.

Прощаясь с Юлей, будущая свекровь протянула ей колечко – узенькое, золотое, с маленьким синим камушком.

– Не обессудь, – смущенно сказала она. – Недорогое, но памятное. Муж мне на свадьбу подарил. – И, заплакав, она отвернулась.

Чувствуя, что сейчас тоже расплачется, Юлька чмокнула Зойку. У той тоже были глаза на мокром месте. Смущенный Петя щелкнул сестрицу по носу и попросил «быть человеком». Та надулась.

В поезде вдруг стало грустно. Теперь они снова будут видеться нечасто – раз-два в неделю уже хорошо. У нее первый курс, у него четвертый. В общем, праздники кончились, и наступают будни.

Как же хорошо было в Ростове! Эту поездку Юля запомнит навсегда. Такого больше не будет.

Что за бред лезет в голову, что она себе напридумывала? Какое там «навсегда»? Они скоро поженятся и будут ездить туда каждый год! И снова будет теплый южный вечер со всеми его невозможными запахами, и широченный Дон, и белый песок. И пестрый, остро пахнущий рынок со всеми его щедрыми дарами, и старый двор, наполненный родными людьми, и молодое вино, бьющее в голову, и рыбка-шамайка, которой нет больше нигде. И скрипучая до невозможности тесная кровать, и розовая герань на столе, покрытом вязаной скатертью. Все еще будет! И сколько раз! Впереди у них целая жизнь, и они и не думают расставаться, еще чего! Да и кто их может заставить – просто смешно! У них такая любовь, какой почти не бывает.

И все-таки, по дороге с вокзала Юля ревела, как будто провожает Петю на фронт. Дотащив сумки и ящики до двери квартиры, он обнял ее.

– Не зайдешь? – удивилась она.

– Нет, Юлька. Еще надо до общаги добраться, со всеми поздороваться, раздать подарки ну и посидеть с парнями, выпить винца, иначе обида.

Она сморщила нос. А вот она бы с ним не расставалась. А ему, выходит, посиделки с друзьями важнее.

Ну и ладно. Завтра она пойдет к Лельке, чтобы не сидеть, как дура, у телефона! А Петька пусть звонит, переживает. Так ему и надо.

Дары юга мама восприняла с удивлением.

– Ого! Ничего себе. Щедрая, стало быть, женщина Петина мать.

– Это все вместе, в складчину, там так принято. Ой, мам! Как же там было здорово! Такие люди! Здесь таких нет.

– Люди везде одинаковые. При чем тут «там»? – усмехнулась мать. – Просто ты, Юля, как околдована. Стала рассеянной, странной, будто тебя зельем каким опоили. Ничего не видишь вокруг.

– Чего я не вижу? – вскинулась она. – Что такое я пропустила? Это ты, мам, странная – не можешь порадоваться за родную дочь. Ревнуешь, что ли?

– Бред, – отрезала мать. – Я – и ревную! Просто мне, Юля, не нравится вся эта история с твоим поспешным браком. Тебе восемнадцать – какой замуж, окстись! Вся жизнь впереди, все радости! А свобода? Да ничего нет дороже этих самых студенческих лет! Ни-че-го! Гуляй – не хочу! А ты… Добровольно лезешь в ярмо и еще предлагаешь порадоваться вместе с тобой.

– Да, гуляй – не хочу. Но ко мне, мам, относится вторая часть поговорки. Не хочу, понимаешь? Да, хочу замуж. Именно за него. Потому что люблю. Потому что… – От волнения она задохнулась и расплакалась и продолжала уже сквозь слезы: – Потому что жить без него не могу. Каждый день, если не видимся, – ужас. Да, и детей от него хочу. Борщи ему варить. Рубашки гладить. Засыпать на его плече, уж извини за подробности! А ты, женщина, меня не понимаешь! Обидно, очень обидно. И еще – что означает твоя последняя фраза? Впрочем, я догадалась, можешь не уточнять: то, что он нищий студент и не москвич, верно? А вот скажи – если бы он был сынком богатых родителей? С квартирой, машиной, короче, без материальных проблем? Ты бы не возражала? Я правильно понимаю?

Мать горько вздохнула.

– Умница. Меня упрекнуть в корысти. Ну да, тот самый случай! Интересно, это кто должен обидеться? Нет, дочь. Все не так. Просто я через все это прошла. Все было: нищета, общежитие, когда ждешь конфорку, чтобы сварить тебе кашу, а ты орешь от голода. Выкупать тебя – поди натаскай воду, четыре ведра. А потом ее слить и вынести. Нет, было и веселье, и взаимопомощь. И все же было непросто. Думала, никогда не дождусь своего туалета и своей ванной. Дождалась. Только жить начали, а папка наш умер. Ладно, не о том. Да, дочка, я хочу тебе доли полегче! Взрослого мужа, а не студента. Своей жилплощади, а не общаги. Да и какие у вас перспективы? Лет двадцать стоять на очереди? На кооператив вы не заработаете. Значит, лет двадцать, не меньше. А если залетишь? Знаю – будешь рожать, и институт побоку. Ну и представь: общага, ребенок, общая кухня и отсутствие денег. От аванса до получки. И во что ты превратишься? Знаешь, как быстро закончится ваша любовь?

Юля усмехнулась:

– Ну твоя же, мам, не закончилась?

– Тебе-то откуда знать? – не поднимая глаз, глухим голосом ответила мать. – Ладно, тему закрыли. Ты все равно меня не услышишь.

– Я слышу, – ответила, растерявшись, Юлька. – Только у меня все будет не так. Это я знаю точно!

За холодильник получила по полной. Разозлился Петр очень сильно.

– И как ты могла без меня! Такие решения мы должны принимать совместно, и ты слишком самовольничаешь, Юля, слишком много на себя берешь. В конце концов, как я должен себя чувствовать в такой ситуации? Ты меня этим унизила.

Обиделся страшно. Но Юля закрутилась вокруг него, зачмокала, заобнимала, пришептывая, что он самый-самый и лучше его просто нет! А ей захотелось сделать сюрприз – ну что тут такого? Разве у нее нет такого права?

– И вообще. – Она нахмурила носик и скорчила гримасу обиды. – Это ты меня унижаешь и делаешь из меня восточную женщину. Это я должна обижаться. Я свои отпускные вообще не потратила. Мне что, их обратно везти?

Словом, перекрутила, перевернула, как умеют делать все женщины. Перевела в шутку, потом притворилась обиженной, выдавила слезу, и он, растерявшись, вынужден был просить прощения и благодарить.

Уладили. Сказал, что мама была счастлива и все никак не могла успокоиться.

Ну и славненько, ну и отлично. Помирились, и хорошо! К тому же Юлька не сомневалась – он оценил ее благородный поступок.