Мария Метлицкая - Стоянка поезда всего минута

Адрес не помнила, да и была она там всего пару раз да и то сто лет назад. Но помнила дорогу от станции, к тому же фамилия хозяина наверняка на слуху, уж как-нибудь да найдет, не проблема. Должно же быть у них правление или что-то подобное.

Шла по лесной тропинке и не могла надышаться – какая же красота! А Лелька права – зачем жить в городе, когда есть дача. И ей, и ребеночку лучше! Вдоль дороги стояли зеленые мощные елки, пахло нагретой солнцем хвоей. Березы и клены шевелили свежими, молодыми, еще клейкими листочками – Юля потрогала. Изумрудная трава напористо пробивалась из-под прогретой земли. Мелкие лесные цветочки, невзрачные с виду и невозможно милые, нежные, трогательные, радовали глаз. Не удержалась и нарвала букетик: скромные, почти незаметные, мелкие и, увы, быстро вянущие, как все полевые цветы: сиреневые яснотка и лесная герань, желтые сурепка и лютики, фиолетовая собачья мята. Названиям ее научила в Коломне в далеком детстве Тома. Тетка обожала природу, и в лес они уходили надолго.

Юля дошла до поселка. Домик правления имелся, но, увы, был закрыт, не повезло. Пошла наугад, авось попадется кто-то из местных.

Попалась старушка, смешная, как из прошлого века – соломенная шляпка с выцветшими цветами, потертое штапельное, видавшее виды платье с фонариками и пожелтевшим кружевным воротничком, белые носочки, почти детские сандалики, седые кудельки из-под шляпки и букетик полевых ромашек в сухой, птичьей лапке.

«Любит, не любит, – вспомнила Юля и проглотила комок, тут же застрявший в горле. – Какая все чушь!»

Спросила. Старушка, наверняка жена или вдовица какого-нибудь академика, Лелькину семью знала и направление указала.

– Прямо, направо первая улица. Как называется? – Старушка смутилась и растерянно пробормотала: – Ну первая, первая! Сразу направо!

Номер дома она, конечно, не помнила, но предложила «сопроводить». Горячо поблагодарив, Юля отказалась. Старушка почему-то расстроилась и попрощалась, пожелав удачи.

Юля шла по улице и, разумеется, ничего не узнавала.

На одном из участков, огромных, бескрайних, густо заросших лесом, молодая дама в зеленом купальнике, прикрыв лицо широкополой шляпой, принимала солнечные ванны. Робея, Юля ее окликнула. Та сдвинула шляпу и, увидев незнакомую девицу, потревожившую ее, скривила гримасу:

– Вам третий дом от нас, напротив. С ржавой крышей.

Юля остановилась перед домом со ржавой крышей – да, вроде он.

Дом стоял в глубине участка – не докричишься. Осторожно открыла калитку и медленно пошла по тропинке, ведущей в дому.

У крыльца замешкалась, не решаясь войти. Увидела коляску, ту самую, с белой поперечной полосой, что покупали с Лелькой и Петей. В сердце опять закололо.

– Эй, есть кто живой?

Минут через пять в окне показалась женщина. Надя? Юля ее помнила плохо – ну Надя и Надя, домработница, кажется, откуда-то с Кубани, смотрит за Лелькиным дедом. Что в ней интересного?

Женщина посмотрела на Юлю, оглянулась в дом и кивнула – сейчас. Облегченно выдохнув, Юля присела на лавочке.

Вскоре она появилась на крыльце, внимательно и недружелюбно рассматривая незваную гостью. Высокая, крупная, что называется, статная, чернобровая и большеглазая. Лицо красивое, но грубоватое, настоящая казачка. Юля вскочила.

– Здравствуйте, вы Надежда? Я Юля, подруга Лельки. Вот, приехала навестить… – Выпалив все это на едином дыхании, Юля почему-то смутилась.

– А Лели нет. Уехала. В санаторий с ребенком. Будет… – И, не договорив, вдруг замолчала. А через минуту повторила: – Нет ее. Уехала.

– Я поняла, а когда вернется? – переспросила Юля. – Вы не ответили.

Надежда молчала.

– Послушайте, – не выдержала Юля. – Я ничего не понимаю! Лелька в Москве не бывает, и дозвониться я ей не могу! Сюда тоже не пробиться – говорят, телефон снят и номер изменился. Вы не отвечаете, когда она вернется. Она от меня прячется? Не хочет со мной общаться? Обиделась, да? Или мне кажется? – В ее глазах появились слезы. – Почему она меня избегает? Вы мне только скажите, пожалуйста. Неизвестность – это хуже всего.

– Ни на кого она не обиделась. Может, если на бога, – чуть мягче добавила Надежда. – Ребеночек у нее больной. Родился больным. На ножках не стоит, в ручках не держит. Глотает с трудом. Короче, беда у нас, Юля. Совсем больной ребеночек, ходить не будет, есть сам не будет. Разговаривать. Слабоумный он, понимаешь? Глазки пустые.

– Боже, – прошептала Юля, – какой ужас. Невозможно поверить… Бедная, бедная Лелька! Я же… не знала! Но почему она это скрыла от меня?

– Да не хочет она ни видеть никого, ни слышать, – ответила Надежда. – Телефон вон сменила, чтобы не нашел ее никто. Номер никому не дает и мне не позволяет. Телефон для врачей и для «Скорой». Говорит – чужим не давай. Ты уж на нее не сердись, ее можно понять. Вот такая беда у нас, девка.

Юля кивнула.

– Послушайте! Ну, если вдруг… Если она передумает. Я всегда приеду, примчусь и буду рядом! Вы ей только передайте, пожалуйста. Я ее очень люблю! И очень-очень скучаю! Да и разве я ей чужая? Мы были самыми близкими. – Юля расплакалась.

– Передам, не сложно. Но… вряд ли. Не хочет она такого ребенка показывать, понимаешь?

Всхлипнув, Юля кивнула.

– Стесняется, – нахмурилась Надя. – Говорит, даже родить нормально – и то не смогла. Ругает себя, что виновата. Пьяное зачатие, говорит. Я уговаривала ребеночка сдать – куда там, и слышать не хочет. Ладно, пока я жива, как-то справимся с божьей помощью. – Надежда перекрестилась. – Дедушка у нас еще в коляске. После двух инсультов. Не говорит, только мычит. Ну в общем, так и живем, девка.

– Спасибо, – пробормотала Юля. – Только вы не забудьте и все передайте! – И, развернувшись, пошла к калитке.

– Эй, стой, – крикнула Надежда. – Может, чаю попьешь с бутербродом на дорожку? Или с собой заверну?

Не оборачиваясь, Юля махнула рукой:

– Нет, спасибо.

Еле шла, ноги заплетались и дрожали.

Вот так. Бедная, бедная Лелька! Бедный малыш! Сколько же им еще предстоит! И дай бог этой Надежде! А я тут слезами умываюсь, страдаю по этому уроду, дура набитая! Разве у меня – горе? Да и что я знаю о горе. Ой, не дай бог! Но как же так, а? И главное – за что? Ведь нет горя страшнее.

Она медленно шла и ревела – недавнего задора как не бывало. Вокруг было все так же – стояла такая же оглушительная тишина, прерывающаяся редкими вскриками птиц, где-то совсем вдалеке слышался приглушенный и монотонный стук вечного труженика-дятла, слабо дул ветерок, колыша листья деревьев, пахло нагретой травой, хвоей и земляникой, покоем и счастьем. Которых, кажется, не было нигде ни у кого.

Присела на трухлявый шаткий пенек передохнуть. «Ну вот, я осталась совсем одна. Ни Петьки, ни Лельки. А какие мы строили планы! Как мечтали, что будем жить-поживать и вместе воспитывать Лелькиного малыша». Вспомнила, как покупали с Петей обои для детской. Заплакала. Тогда казалось, что впереди счастье, огромное и бесконечное. А что вышло? Она несчастная, брошенная, преданная. А Лелька и ее малыш? Что говорить… Наверное, счастлив один Петька, гад и предатель. Ну и черт с ним, пусть подавится! Зла она ему не желает, но и счастья тоже. Пусть счастья ему желают другие.