Мария Метлицкая - Стоянка поезда всего минута

Интересно, они уже поженились, сыграли свадьбу? Сбоку, возле пенька, рос куст полевых ромашек, мелкий, неприметный, с укропными листьями. Цветки были мелкие, совсем невзрачные, не то что у мамы на даче – садовая ромашка размером с блюдце, похожая на маленькое солнышко. Вспомнила, как она гадала на ней потихоньку, украдкой, чтобы мама, которая тряслась над цветами, не заметила.

Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет. Тогда получалось прекрасно: любит, поцелует, к сердцу прижмет. Счастливая, она улыбалась – знала наверняка: любит! Ни минуты не сомневалась. А вышло все совсем наоборот – не любил, наплевал и послал к черту.

Юля шмыгнула носом, вытерла пыльной ладонью глаза и сорвала меленький, бледный цветочек. Рвала лепестки и ревела, а когда оторвала последний, который был как раз «любит», зарыдала громко, в голос, благо была одна, вокруг никого. Отшвырнув тонкий, поникший стебелек, резко встала, одернула платье и быстрым шагом пошла к станции.

«Все, Юля. Все. Хорош. Хватит страдать. Хватит. Хватит портить глаза, они у тебя одни, других не выдадут. Хватит портить нервную систему, говорят, что нервные клетки не восстанавливаются. Хватит рыдать и скулить, жаловаться на жизнь и судьбу. Стыдно. Все у тебя хорошо. Ты молода и красива, у тебя есть мама, квартира. Ты оканчиваешь институт. У тебя все еще впереди. А там, за поворотом узкой лесной дорожки, всего в двадцати минутах ходьбы, за серым, сто лет не крашенным и почти завалившимся забором, в старом и темном доме с ржавой крышей, с чужой, пусть и очень хорошей женщиной и полуживым, парализованным дедом живет твоя подруга. У которой очень больной ребенок. Безнадежно больной».

На перроне она купила мороженое и бутылку лимонада. Подошел поезд, и ей повезло – у окна оказалось свободное место. Она ела мороженое, слизывая густые сладкие капли, запивала его невозможно приторным лимонадом, бьющим в нос колючими пузырьками, и приказывала себе не быть несчастной.

Кажется, у нее получалось. Немного, совсем чуть-чуть, но и это был огромный прогресс.

Как странно – в голову пришла мысль, которая ее очень смутила: неужели только чужое страшное горе способно нас примирить с собственными несчастьями? А иначе никак? Иначе так и будешь упиваться своими несчастьями, бурно и слезно жалеть себя, садистски находя в этом удовольствие?

Да уж. Странно устроен человек, чудно́. Неужели надо было приехать сюда, в Валентиновку, узнать всю правду, чтобы понять, что твое горе не безмерно?

И все-таки каждую неделю она набирала Лелькин номер – а вдруг? Вдруг Лелька заедет в Москву, ну, например, за вещами? Или к врачу, или на почту. Да мало ли дел? Забежит в квартиру и снимет трубку? Только бы сняла! А уж там… Юля найдет слова, непременно найдет, и они снова будут рядом.

Но нет, трубку никто так и не взял.

Юлиного упорства хватило на год, потом она звонила куда реже – раз в месяц, не чаще. Ну а потом еще реже… Что поделаешь – жизнь.

Три года прошли тихо, спокойно, без всяких событий. Она почти успокоилась, пришла в себя и снова стала улыбаться, позволяла себе сходить в кино и в театр, съездить в тур по Золотому кольцу. Однажды с девчонками-одногруппницами махнули на выходные в Ленинград, успели и в Русский, и в Эрмитаж, и от души пошлялись по Невскому, и даже прокатились на катере по красавице Неве. Смеясь, отбрыкивались от не очень назойливых питерских парней, придя к выводу, что московские куда наглее и приставучей.

В кафе на Литейном к ним подсели три парня. Обычные, симпатичные и интеллигентные питерские студенты. Никаких пошлых шуток и бородатых анекдотов, никаких скабрезностей – все мило, любезно. Предложили съездить в Выборг или в Павловск.

Девчонки кокетничали наперебой, строили глазки, вытягивали трубочкой губы, нахваливая Москву. Парни активно вступали в спор, настаивая, что сравнивать провинциальную и купеческую нынешнюю столицу – смешно. Где она, ваша Москва, и где наш Ленинград, прежний Санкт-Петербург? Спорили, приводя примеры и аргументы.

Юля молчала. Вступать в дискуссию было совсем неохота, да и Ленинград она обожала, искренне считая его куда красивее родной и любимой Москвы. Молчал и один из парней – высокий, худой, темноволосый, скуластый и черноглазый, одетый в свободный, в крупную вязку свитер и вельветовые штаны – модник.

Взгляд у него был пронзительный и в то же время внимательный, чуткий. Руки нервные, тонкие, пальцы изящные. Он беспрерывно курил и, отхлебывая из бокала вино, не отрывал глаз от молчаливой москвички.

Юля смущалась и злилась, уговаривая подруг поспешить – уезжали они ночным, около двух ночи. Нет, времени было полно! Но она почему-то сникла, устала, от выпитого вина кружилась и побаливала голова. Шуточный спор перестал быть забавным и интересным, аргументы закончились.

– Я на вокзал, – резко встав, сказала она.

Девчонки принялись ее уговаривать, убеждая, что времени навалом, да и что делать на вокзале? Здесь хотя бы весело.

– Мне – нет, – ответила она и пошла к выходу.

Растерявшиеся подружки смущенно прощались с питерскими кавалерами. Юля стояла на улице, поджидая подруг. Следом за ней вышел парень в вязаном свитере. Закурил.

– Утомили? – без улыбки поинтересовался он.

– Устала. Целый день на ногах, ну и вообще… слишком громко и бестолково. Как-то бесцельно и глупо.

В эту минуту ей стало так грустно, что она боялась расплакаться.

«Все чужие, – думала она. – Нормальные, даже хорошие, но чужие. Вот, например, этот, «вельветовый». Молчаливый, сдержанный, не балагур и не трепач. Нормальный парень, студент, симпатяга, языком понапрасну не треплет. Всем хорош. С первого взгляда. А со второго рассматривать его неохота. Совсем. Неинтересно – и все. Выходит, не отболело?»

– Послушай, – сказал он, – мне кажется, я тебя понимаю.

Юля с удивлением уставилась на него.

– Ого! Ты провидец? Человек-рентген? Прямо видишь насквозь и к тому же читаешь мысли?

– Да брось. Никакой я не провидец и мысли читать не умею. Но мне кажется… Извини, если я ошибаюсь. Мне кажется, – повторил он, – что мы с тобой чем-то похожи. Надеюсь, я тебя не обидел?

– Да нет. Какие обиды? Я тут при чем?

– При том, – он немного нахмурился, – что и я, и ты переживаем нечто похожее. Нет?

Юля молчала.

– Так вот, – продолжил он, – могу сказать про себя.

– Послушай! – резко перебила его Юля. – Какая мне разница, что там у тебя? А тебе? Что тебе до меня? Думаешь, что раз ты так проникновенно говоришь, то я сейчас поплыву, растаю и выложу все, что у меня на душе?

Он прикурил очередную сигарету.

– Ошибаешься, я к тебе в душу не лезу. Просто так, ассоциации. Не злись, я же не хотел тебя обидеть. – Он замолчал.