Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

– Эй! – крикнул он. – А где еще один шиллинг?!

Ветеринары – бесполезные бездельники, паразитирующие на фермерах, лентяи, предъявляющие огромные счета, хотя ничего не понимают ни в скотине, ни в ее болезнях. Проще вызвать Джеффа Мэллока, живодера, чем без толку посылать за ветеринаром.

Во всяком случае, это мнение часто высказывали все члены семьи Сидлоу. В конечном счете выходило, что единственным человеком на мили и мили кругом, который знал, как лечить больную скотину, был сам мистер Сидлоу. Если какая-нибудь их корова или лошадь заболевала, мистер Сидлоу немедленно пускал в ход ту или иную коронную панацею из своего богатейшего запаса. У жены и многочисленных детей он пользовался чисто божественным престижем, и главный догмат их веры гласил, что отец в таких делах непогрешим, и единственным, кто почти не уступал ему в этом, был давно скончавшийся дедушка Сидлоу, у которого отец почерпнул значительную часть своих лечебных средств и процедур.

Учтите, мистер Сидлоу был справедливым и гуманным человеком. После пяти-шести дней энергичного лечения, в процессе которого он, например, трижды в сутки запихивал корове в глотку полфунта топленого сала с изюмом, усердно растирал ей вымя скипидаром, а то и отрезал кончик хвоста, чтобы выпустить хворь, он под конец непременно вызывал ветеринара. Не то чтобы от этого могла быть хоть какая-то польза, но он считал себя обязанным предоставить животному все шансы. Приехав, ветеринар неизменно видел животное при последнем издыхании с глубоко запавшими глазами, и лечение, которое он в отчаянии применял, по сути, уподоблялось последнему причастию. Животное неизбежно умирало, а Сидлоу в очередной раз укреплялись в твердом убеждении, что от ветеринаров – пользы никакой.

Их ферма находилась довольно далеко от Дарроуби, и мы были третьей фирмой, которую испробовал мистер Сидлоу. Он побывал в клиентах бротонского Грайера, но счел его некомпетентным и заручился услугами Уоллеса в далеком от нас Мансли. Уоллес горько его разочаровал, и потому он решил испробовать Дарроуби. И пробыл в наших клиентах более года, но отношения между нами оставались натянутыми, так как Зигфрид во время своего самого первого визита глубоко его оскорбил. Вызвали Зигфрида к умирающей лошади, и мистер Сидлоу, сообщая о мерах, какие принимал, упомянул, что засовывал пациентке в задний проход сырые луковицы; он понять не мог, почему она так нетвердо держится на ногах. Зигфрид указал, что, введи он сырую луковицу в задний проход мистера Сидлоу, он – мистер Сидлоу – тоже плохо бы держался на ногах.

Не многообещающее начало, но больше ветеринаров на достижимом расстоянии не было, и он попросту не мог сменить нас на кого-нибудь еще.

Мне сверхъестественно повезло, что я проработал в Дарроуби более года и ни разу не посетил эту ферму. Мистер Сидлоу редко вызывал нас в обычные рабочие часы – поборовшись несколько дней со своей совестью, он словно бы неизменно проигрывал эту битву около одиннадцати вечера (или порой в качестве исключения поражение он терпел во второй половине воскресенья), и волей судеб вызовы эти приходились на ночные дежурства Зигфрида. Именно Зигфрид брел к машине, тихо поругиваясь, и возвращался перед рассветом с глазами, слегка вылезшими из орбит.

А потому, когда все-таки настал мой черед, я не помчался на вызов с энтузиазмом, даже хотя речь шла всего лишь о подавившемся бычке, что никаких осложнений не сулило. (Кусок турнепса или картофелина застревали у него в пищеводе, препятствуя срыгиванию газов и вызывая тимпанию рубца, что могло привести к летальному исходу.) Обычно мы либо выпускали газы, делая прокол желудка, либо осторожно пропихивали трубку в глотку вниз по пищеводу и в желудок с помощью длинного гибкого кожаного инструмента, особого зонда, предназначенного специально для этой цели. В любом случае хозяева поняли, что на этот раз не следует тянуть несколько дней, а к тому же – чудо из чудес! – было четыре часа дня.

Ферма была ближе к Бротону, чем к Дарроуби, на плодородной земле Йоркской равнины. Вид ее мне не понравился. Чудилось что-то угнетающее в обветшалых кирпичных строениях среди распаханных полей, чью унылую плоскость нарушали лишь бурты картофеля.

При первом взгляде на мистера Сидлоу я вспомнил, что он и его семья принадлежат к религиозной секте, отличающейся фанатизмом. Это лицо со впалыми щеками и синеватыми брылями не раз смотрело на меня воспламененным взглядом со страниц исторических книг о былых веках, и у меня возникло чувство, что мистер Сидлоу сжег бы меня на костре и глазом не моргнув.

Бычок помещался в мрачном стойле за скотным двором. Несколько членов семьи потянулись туда за нами – два парня двадцати с лишним лет и три девочки-подростка, – все красивые смуглой цыганской красотой, но с такими же сумрачными напряженными лицами, как у их отца. Занимаясь осмотром моего пациента, я заметил еще одну их особенность – все они бросали быстрые взгляды на меня, на бычка, друг на друга, абсолютно не поворачивая головы`. И все молчали.

Я был бы рад нарушить это молчание, но не знал, что бы такое бодрое сказать. Судя по виду бычка, было непохоже, что он просто подавился. Картофелина четко прощупывалась снаружи на полпути по пищеводу, но вокруг нее был отек, охватывавший левую сторону шеи выше и ниже. И не только это! Изо рта у него капала кровавая пена. Что-то было очень и очень не так. Внезапно меня осенило.

– Вы пытались чем-то протолкнуть картофелину вниз?

Я всей кожей ощутил беглый огонь взглядов. Мышцы крепко сжатых челюстей мистера Сидлоу вздулись подергивающимся гребнем. Он сглотнул.

– Да, попробовали.

– Что вы применяли?

Вновь подергивание челюстных мышц под смуглой кожей.

– Ручку метлы и кусок шланга. Ну, что полагается.

Ну вот! Меня захлестнуло чувство обреченности. Было бы так приятно оказаться первым ветеринаром, который произвел на них хорошее впечатление, но судьба рассудила иначе. Я повернулся к фермеру:

– Боюсь, вы порвали пищевод. Понимаете, это очень ранимая трубка – стоит нажать чуть посильнее, и конец. Видите отек вокруг места разрыва?

Ответом мне было вибрирующее молчание. Я упрямо продолжал:

– Я наблюдал такие случаи. Прогноз самый скверный.

– Ну хорошо, – проскрежетал мистер Сидлоу. – А делать-то что вы будете?

То-то и оно! Что я буду делать? Теперь, тридцать лет спустя, я мог бы попытаться восстановить пищевод, засыпав рану антибиотиком и назначив инъекции пенициллина. Но там, в этом тоскливом месте, глядя на терпеливого бычка, с трудом сглатывающего, кашляющего кровью, я понимал, что положен на обе лопатки. Разрыв пищевода – трудно было бы придумать что-то более безнадежное. Я старался подыскать, что бы такое сказать.