Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

– «Ренистон», да? – Я заерзал на стуле. – А не слишком круто?

Тристан скорее лежал, чем сидел в своем любимом кресле, и лицо его периодически скрывалось в клубах сигаретного дыма.

– Конечно круто. Это самый роскошный отель вне Лондона, но для твоей задачи это единственное возможное место. Послушай, сегодня вечером тебе может выпасть твой главный шанс, так? Ты хочешь произвести впечатление на девушку, так? Так позвони ей и скажи, что приглашаешь ее в «Ренистон». Кухня там прекрасная, а по субботам – танцы. А сегодня – суббота. – Он резко сел, и глаза его раскрылись. – Ты только представь себе, Джим. Из тромбона Бенни Торнтона льется музыка, и ты, наевшись лобстеров по-французски, плывешь по паркету, а Хелен прижимается к тебе. Есть одна загвоздка: это будет стоить тебе кучу денег, но если ты готов истратить примерно двухнедельный заработок, то вечер будет прекрасным.

Я едва расслышал последнюю фразу, представив себе ослепительное зрелище в виде Хелен, прижимающейся ко мне. Оно затмевало такие вещи, как деньги, я стоял, разинув рот, и уже слышал звуки тромбона. Вполне отчетливо.

Тристан перебил меня:

– Да, и еще: а у тебя есть смокинг? Тебе понадобится.

– Я же не настолько богат, чтобы иметь вечерний костюм. Когда я ходил на прием к миссис Памфри, то брал костюм напрокат, но теперь у меня нет на это времени. – Я сделал паузу и задумался. – У меня, правда, есть мой первый и единственный смокинг, но я купил его, когда мне было семнадцать, и не знаю, влезу ли в него сегодня.

Тристан жестом отклонил мои сомнения. Он затянулся сигаретой, впустив дым глубоко в легкие, и неохотно выпустил его клубами и кольцами, говоря мне:

– Это ничего не значит, Джим. Если на тебе соответствующий пиджак, тебя пропустят, а для такого большого симпатичного мальчика, как ты, костюм не важен.

Мы поднялись на второй этаж и достали смокинг со дна моего комода. Я щеголял в нем на танцах в колледже, и хотя к концу учебы он стал мне маловат, но представлял собой именно тот наряд, в котором можно было пойти вечером, и в этом своем качестве вызывал уважение.

Но теперь он производил жалкое впечатление и был старомоден. Сегодня все ходили в удобных пиджаках и мягких ненакрахмаленных сорочках. А этот был пошит в строгих традициях старой школы и включал в себя нелепую короткую жилетку с клапанами и плотную атласную сорочку со стоячим воротником.

Проблемы начались тогда, когда я попытался в него влезть. Тяжелая работа, чистый здешний воздух и хорошая кухня миссис Холл привели к тому, что мой размер увеличился и смокинг не сходился в талии сантиметров на пятнадцать. Видимо, я еще и вырос, потому что между тем местом, где кончалась жилетка, и началом брюк было довольно большое пространство. Сами брюки туго обтягивали ягодицы и дурацки висели мешком внизу.

Уверенность Тристана улетучилась, когда я прошелся взад-вперед мимо него, и он решил попросить помощи у миссис Холл. Она была женщиной спокойной и бесстрастно относилась к беспорядочной жизни в Скелдейл-хаусе, но, когда она зашла в комнату и увидела меня, ее лицо исказила гримаса ужаса. Наконец она справилась со своей слабостью и заговорила деловым тоном:

– В задний шов на брюках вставим небольшой клинышек, мистер Хэрриот, смокинг стянем шелковым шнуром, и все будет прекрасно. Видите ли, вот тут есть пустое пространство, но пусть вас это не беспокоит. А в конце я как следует отутюжу, и все станет по-другому.

Мне никогда еще не приходилось женихаться, но в тот вечер я плотно поработал над собой, расчесывая и намазывая волосы бриолином, примеряя пробор в разных местах, пока не остался доволен собой. Тристан, похоже, назначил себя церемониймейстером и заботливо принес мне на второй этаж костюм, еще хранивший тепло утюга миссис Холл. Затем он, как профессиональный дворецкий, помог мне надеть все принадлежности костюма. Больше всего неприятностей доставил воротник, и Тристан выслушал от меня несколько придушенных проклятий, пока сдавливал мою шею зажимом.

Когда я был окончательно экипирован, он обошел вокруг меня несколько раз, разглаживая материал и делая поправки то тут, то там.

Наконец он прекратил кружиться и осмотрел меня спереди. Я никогда не видел его таким серьезным.

– Прекрасно, Джим, прекрасно. Ты выглядишь исключительно здорово. Не каждый умеет носить смокинг, многие в нем выглядят клоунами, но не ты. Постой так минутку, я принесу твое пальто.

Я договорился с Хелен, что заеду за ней в семь, и, выбираясь в темноте из машины перед ее домом, я ощутил странное беспокойство. Мир изменился. Когда я приезжал сюда как ветеринарный врач, я был специалистом, в услугах которого нуждались и который приехал, чтобы помочь в трудном положении. Мне и в голову не приходило, как сильно это влияло на мое поведение каждый раз, когда я приезжал на ферму. Теперь все было по-другому. Я пришел за дочерью этого мужчины. Ему это могло и не понравиться, он даже мог вознегодовать на это.

Остановившись перед дверью дома, я глубоко вздохнул. Ночь была очень темная и спокойная. Ветер не играл в кронах больших деревьев, росших рядом, и только отдаленный шум Дарроу нарушал тишину. Недавние сильные дожди превратили ленивую, спокойную речушку в бурный поток, который местами выходил из берегов и заливал соседние пастбища.

Младший брат Хелен провел меня на просторную кухню. Он прикрывал рот ладошкой, чтобы скрыть широкую улыбку. Он находил ситуацию забавной. Ее младшая сестра сидела за столом и делала уроки. Она также хотела притвориться, что целиком сосредоточена на своей работе и смотрит только в учебник, но и у нее на лице была та же ухмылка.

Мистер Олдерсон читал «Фермерское и племенное дело». Обувь он снял, а ноги в носках протянул к огню в камине. Он посмотрел на меня поверх очков.

– Проходите, молодой человек, и садитесь к огню, – сказал он безучастно.

У меня сложилось впечатление, что ему наскучили частые визиты молодых людей к его старшей дочери.

Я сел с другой стороны камина, а мистер Олдерсон продолжил изучать «Фермерское и племенное дело». Тишину подчеркивало тяжелое тиканье больших часов на стене. Я смотрел на огонь в глубине камина, пока у меня не заболели глаза. Тогда я стал смотреть на большую картину в золотой раме, висевшую над каминной полкой. На ней был изображен какой-то лохматый скот, стоявший по колено в невероятно голубой воде, а за ним темным фоном возвышались страшные, невозможные горы, чьи вершины терялись в желтом тумане.

Отведя глаза, я стал переводить их с одного окорока на другой, они висели на крючьях под потолком. Мистер Олдерсон перевернул страницу. От стола доносился невнятный шепот детей.