Сергей Магомет - Пора услад

На проспекте, широком, как взлетная полоса, мы сели в пробиваемый солнцем троллейбус и поехали вдоль строя темно-зеленых лип, вибрирующих в приасфальтовом мареве, словно тяжелые шары на тонких ножках. Мы молча тряслись на задней площадке. На следующей остановке в расщелкнувшиеся двери влез какой-то плешивый, грушеподобный шиз лет пятидесяти. Он изрядно продавил толстым задом сиденье, потер ладошкой мокрые губы и серьезно и торжественно объявил всем немногочисленным пассажирам:

— До Красной площади машина следует!

Многозначительно переглянувшись, пассажиры деликатно поотворачивались. А когда поехали, грушеподобный возбужденно завертелся на сиденье и, тыча пальцем в окно, так же серьезно и громко принялся сообщать:

— Вон, вон Громыко побежал! А вон президента повезли! А вон Рыжков побежал! А вон Андропов поехал! А вон опять президента повезли! А вон Косыгин поехал! А вон Брежнев. Брежнев побежал!.. А вон, вон у милиционеров авария! Голову — отрезало! Руки — отрезало! Ноги — отрезало!.. А вон опять президента повезли!

Легко коснувшись губами моих губ, Татьяна вышла у вокзала, а я поехал дальше, глядя на ее удалявшуюся фигурку, и, задыхаясь от накатившей на меня бешеной ярости, банально и грязно ругал и проклинал ее про себя. Между тем грушеподобный продолжал добросовестно объяснять вновь вошедшим:

— До Красной площади машина следует!

Уткнувшись лбом в стекло, я зажмурился, вздрагивая и пытаясь превозмочь боль, отравленный адской смесью любви и вожделения. Мне грезились какие-то дикие обряды древних любовных культов и представлялся мигом освобождения и блаженства, высшим счастьем самопожертвования акт символического совокупления с богиней, когда в религиозном экстазе собственноручно отчекрыживались заточенными крюками собственные пылающие половые органы и швырялись к ногам каменной идолицы-бабы.

И действительно, что-то дикое, наверное, появилось у меня в глазах, потому что, когда я повернулся и взглянул на грушеподобного, тот вдруг мгновенно осекся и впал в подобие сонного транса, словно под авторитарным взглядом своего лечащего врача.

Я выскочил из троллейбуса, дебильно оскалившись на застывшего психа, и целеустремленно понесся по Садовому кольцу. Сработал некий спасительный, заложенный, видимо, на генетическом уровне автоматизм, заменяющий чувство пути, и не прошло и получаса, как разрывающая грудь тоска загнала меня в давно уже не посещавшийся мной «пестрый» зал Дома литераторов, где эдаким трансцендентальным Мефистофелем, не раскланиваясь ни со знакомыми, ни с благодетелями, ни даже с доброжелателями, я мрачно и горько уткнулся в салат, коньяк, вино и «пепси», пока в мозгу не вспыхнул яркий факел и глухая тоска не трансформировалась в бесшабашность вселенской неприкаянности и экклезиастовой свободы и неистовый, но потаенный восторг висельника.

И уже безбоязненно я взглянул в настоящее и будущее. Сориентировавшись в обстановке, я легко выцедил из оглушительно гомонящего пестрого люда утомленную красавицу со звездой Давида меж одухотворенных грудей, которая лишь мимолетно скользнула по мне взглядом «я вас знаю» и, поднявшись, потянулась к выходу. Я нагнал ее в вестибюле с беспрецедентно фамильярным «па-азвольте проводить». Она быстро покосилась через плечо, но тут же согласно кивнула с несколько высокомерным и насмешливым выражением, по которому я вдруг сообразил, что и она чрезвычайно пьяна.

Мы завалились в такси на заднее сиденье. Звезда нараспев сообщила водителю адрес, а когда машина полетела вперед, я взял ее руку, переплетя свои пальцы с ее, и поднес к своей щеке, услаждаясь хищным, алым маникюром, чувствуя, как густой красный цвет будоражит и вселяет в меня веселое плотское нетерпение. Я поцеловал Звезду в ключицу и поехал ладонью по колготкам без промедления за пределы возможного, в то время как, сводя и разводя колени, она приветствовала меня, а ее пальцы с красными ногтями торили свою дорогу.

Объединенные общей целью, мы не заметили, как такси забуксовало и остановилось на Тверском бульваре, где великие митингующие толпы перекрыли движение и все разрастались, словно взбесившаяся сказочная квашня, поглощая все встречающееся на пути. Мы одновременно вскрикнули и выпустили друг друга из объятий, когда за окнами автомобиля уже тесно мелькали спины, бока, животы и груди человечьей массы. Вылезшего, протестующего водителя затянуло в давку, и он исчез из виду. Автомобиль начал раскачиваться, грозя оказаться опрокинутым; переднее стекло не выдержало напора, лопнуло, и вместе с брызнувшими осколками в салон ввалился выкрикивающий какие-то лозунги толстяк с кипой свежих листовок, а за ним еще какая-то публика. Я приналег на дверь, она приоткрылась, и, схватив Звезду за руку, я вылез наружу и вытянул ее в надежде поскорее выбраться из заварухи.

Но вышло много хуже. Мы оказались в эпицентре тусовки. Толпу вокруг, словно пирог, рассекали отряды серых бойцов с пластиковыми щитами и резиновыми палками; врезаясь с разбегу в гущу, они слаженно и четко охватывали группу зачинщиков с мегафонами и флагами, полощущих над головами неизвестную символику. Мгновение спустя Звезду оторвали от меня, и ее искаженное то ли ужасом, то ли страстью лицо кануло за скопищем транспарантов. Увидев, что бойцы быстро приближаются, я лихорадочно вспоминал читанную где-то инструкцию о том, как следует вести себя обывателю в подобных ситуациях. Во-первых, сорвав галстук, я отбросил его, чтобы не быть задушенным, если какому-нибудь другому обывателю взбредет в голову ухватиться за него. Во-вторых, я постарался принять сколько возможно было в этом содоме лояльный к представителям власти вид. О третьем пункте я вспомнить не успел, потому что ту часть толпы, в которой я находился, мощно швырнуло прямо на пластиковые щиты, и хотя я был готов безоговорочно выполнять любые обращенные ко мне указания властей, меня согнули пополам, проволокли по пробитому в толпе коридору к специально подогнанному автобусу, втолкнули внутрь и, бросив на сиденье у окна, сунули под нос кулак и приказали «не рыпаться».

Автобус стоял на той стороне улицы, куда страсти не достигали, и мимо железных ограждений, названных остряками «новой московской мебелью», медленно продвигались автомобили, из которых любопытно поглядывали на происходящее. Я не поверил глазам: мимо проезжал роскошный лимузин моего старинного и очень делового приятеля, Арбалетова, и из него солидно взирал сам Арбалетов. Нарушив приказ, я вскочил и закричал в окошко сколь было мочи:

— Спаси, спаси, Арбалетов, мне плохо! — За что тут же принял гостинец от дежурного офицера.

Но я был услышан!.. И не прошло десяти минут, как я был на свободе, что для моего Арбалетова, как и все прочее, не представляло проблем.