Евгений Никитин - Про папу. Антироман

– Умный ты парень! – похвалил дядька. – Сразу видно, много знаешь. Учишься хорошо?

– Ничего так.

– Сегодня пятёрку получил?

– Не… Сегодня не получил.

– Нехорошо это, – расстроился дядька. – Папа ругать будет?

– Будет…

Дядька задумался. Когда ему на нос села снежинка, он с трудом вытер её, промахнувшись несколько раз мимо носа, и спросил:

– А ремнём?

– Бывает, – сказал Юрка. – Иногда всю спину исполосует, но я терплю.

– Боже мой, господи… Что за звери! Пошли, я тебя домой отведу.

Слегка пошатываясь, дядька пошёл рядом. «Зверюги… ненавижу зверюг…», – бормотал он.

Когда Юрка свернул в переулок, дядька схватил его за плечо и спросил:

– Ты куда меня ведёшь, зверюга мелкая?

– Я человек! – сказал Юрка. – Веду домой.

– А выпить есть у тебя дома?

– Я попрошу у мамы, чтоб вам дали.

– Тогда ладно. Веди. А зовут тебя как?

– Вольдеморт, – сказал Юрка.

– У-у, пидарасы, – пробормотал дядька. – Ребёнка так назвать.

– А вас как зовут?

– Олег Андреевич.

Юрка завёл дядьку в подъезд и вызвал лифт. Пока лифт со скрипом опускался вниз, Юрка начал бояться дядьки. Какой-то он был старенький. И пахло от него не очень хорошо. Мама скажет: «А теперь ты кого привёл? Что за грибок вонючий? А ну быстро в свою комнату и уроки делать!»

– Дяденька, а вы кем работаете? – спросил он.

– Я на пенсии.

– А раньше кем были?

– Отлавливал разных зверюг и убивал, – сказал дядька.

– Из пистолета?

– Голыми руками. Вот этими вот руками!

Он потряс в воздухе руками. Лифт остановился на пятом этаже. Юрка с дядькой вышли. Точнее дядька вышел, а Юрка выскочил, трясясь от страха.

– А может, вы здесь подождёте, а я вам выпить принесу? – спросил Юрка.

– Молодец-парень! – восхитился дядька. – Уважение к старости. Иди, я подожду.

Старик сел на корточки и привалился спиной к стене. В это время дверь открылась и вышел юркин папа.

– Юрик, – сказал он. – А это кто?

– Это Олег Андреевич, он меня от собак спас.

– А почему он на корточках сидит? – шёпотом спросил папа.

– Устал потому что. Он голыми руками дрался.

– С собаками?

– С трансформерами. И винегретом угостил.

– Понятно, – сказал папа. – Маленький такой, и не подумаешь, что с трансформерами справиться может. Ну ладно, идём. Мама ужин приготовила, я уже тебя искать собирался.

Он с опаской оглянулся на дядьку. Но дядька ничего не слышал. Он уснул.

Папа Юрки не стал его будить и закрыл дверь. Утром дядьки уже не было, а всего через месяц прошли сто лет зимы, и никто не умер.

На платформе Ярославского вокзала вдруг увидел поэта Григория Медведева.

– Привет, – говорю. – А я, видишь, хот-дог ем.

– Вот и я.

– Фу! Как можно это есть?

– Непонятно. Как-то само жрётся.

– А я жду «Спутник». Я за МКАД-ом живу.

– Я тоже!

– Но работаю-то в Москве! – сварливо заметил я.

– Неужели? И я в ней, родимой, – поразился Григорий.

– Каждый день ездишь?

– Каждый.

Во мне росли ужасные подозрения. Я даже вспотел.

– А за МКАД-ом у тебя чего? Не ипотека ли? – спросил я наконец, не в силах бороться с подступившими чувствами.

– Ипотека, ипотека.

Пазл сложился. Я заплакал и вытер лицо хот-догом, наблюдая, как с каждым движением исчезают лоскуты вокзала и неба, просвечивающего сквозь предметы. Потом наступила темнота.

Я сидел в электричке и глядел прямо перед собой.

– Чего пялишься? – спросила девушка.

– У вас интересное лицо, такое, будто вы хотите перехитрить Господа, – сказал я, немного подумав. – И при этом большие руки. Такие руки я видел только у одной актуальной художницы. Она была скульптором и делала объекты из проволоки.

Девушка слушала меня с напряжённым вниманием. Её мама тоже.

– Однажды мы почти занялись сексом, на набережной в Венеции, но было ужасно холодно, а я её побаивался. К тому же мне это строго-настрого запретили на работе: она была не вполне адекватна и могла объявить, что я её изнасиловал. Считалось, от неё это можно ожидать. Чушь, наверное.

– А у меня интересное лицо? – спросила мама девицы.

– Я всё про вас знаю, – сказал я просто. – Вы учёный, жизнь вас интересует как нечто недостижимое, источник фрустрации. Вы так и не поняли, что же в ней интересного. Люди вас любят. За растерянное любопытство к их жизнедеятельности.

– А я? – поинтересовался мужчина в чёрной шапочке, надвинутой по самые уши.

– Вы – раздражительный старый гей. У вас рот перекошен. Ваша любимая книга – «Крутой» и «Последнее дело Крутого». Вам нужно любви, но вы не можете её абсорбировать. Она в вас не задерживается. Это грустно.

Я был уверен, что меня побьют, но никто не сердился.

– Что такое «абсорбировать»? – спросил мужчина.

Я не успел ответить, потому что вошёл продавец дудок.

– Раньше детям с раннего детства покупали дудки за 100 рублей, – сообщил он громко. – Это развивает чувство ритма, речевой аппарат, мелкую моторику. Кто не развил чувство ритма, считай, жизнь прошла зря. Сто рублей. Даю попробовать, кто хочет. Дуть губами.

Он сыграл на дудке, потом на губной гармошке и на варгане.

Когда-то я жил у Олега Дарка. Поздно вечером (жена уже спала), я выбирался на кухню и доставал вонючие сигариллы: покровный лист из Суматры, внутри резаный табак. На них уходила половина моей скудной зарплаты в «Эксмо». Олег Дарк курил «Беломор». Изредка на кухню выбирался лауреат премии «Дебют» Андрей Егоров. Он тоже там обитал, с женой. У Егорова было утро, он жил по ночам. Я любил этого человека, он меня на дух не переносил. Курили молча. Иногда беседовали, но запомнилось молчание. Играли в шахматы. Дарк сначала проигрывал, потом начал выигрывать: я будто глупел на глазах. Мы с женой спали на полу на тонком детском матрасе (он дешевле). Был ещё надувной – он сдулся. С Дарком мы как-то повздорили: я нечаянно нарушил правила общежития, оправдывался, упирал на то, что человек я простой, не догадался. Олег ответил: «Утончайся». Я утончился с годами. Сейчас еду в электричке, люди смотрят сквозь меня в окно.

Выходя со станции Болшево, я вдруг услышал слева от себя голос поэта Данилы Давыдова. Я повернул голову. Данилы Давыдова не было.

Его голосом говорил по мобильному телефону какой-то незнакомый, неестественно худой человек с запавшими рыбьими глазами. Я сразу догадался, что это был мистер Треч из детской книжки писателя Джеймса Крюса «Тим Талер или проданный смех».

Одет человек был бедно, говорил по-русски, в общем, было ясно, что Треч разорился и обрусел, но шарфик на нём был всё ещё в клеточку, и фамилию по-прежнему следовало читать задом наперёд.