Дарья Симонова - Пыльная корона

— Так я не поняла, это злой или добрый призрак? — спросила барышня, одна из тех двоих, что внимали риелторским байкам. — И вообще покупатель-то что с этого привидения поимеет? Какой ему толк от призрака-шахматиста? Удача в игре?

— Вот ты, лапочка, как всегда, смотришь в корень, — воодушевился завиральный крендель. — Идея тут такая: задобришь шахматиста — он принесет тебе удачу. А не сможешь — он останется грустным и будет просто пугать домашних своим присутствием. Реального вреда от него нет. Но если он так и не выиграет свою партию, то и пользы от него не будет. Теперь ясно, какой покупателю от него толк? Интеллектуальный адреналин! Тут нужен клиент с мозгами. Кто мне такого клиента найдет — тому процент со сделки…

От изумления к Еве вернулся забытый дар — она снова могла предвидеть будущее! Эти маленькие приступы всегда сопровождали игристые мурашки, шампанские пузырьки, поднимающиеся снизу вверх, из животных глубин к макушке головы. Предвидение, это мгновенное могущество, всегда вносило в жизнь ближних порядок. Ева увидела себя идущей рука об руку с человеком в расстегнутой черной рубашке… Ритта почему-то расставляет что-то на прилавке, а Валерий Михалыч стоит на яхте с диковинным названием «Оли оли кай»… И были в этом видении мелькающие картинки с незнакомыми людьми, которых Ева не знала — но это пока, до поры до времени… Вот только где теперь искать добрейшего Милана, который просто обязан дать объяснения, откуда он все знает, — ведь Ева была уверена, что Черного шахматиста он выдумал. А вот поди ж ты — выдумка обрела не просто реальные, а еще и коммерческие формы. Может, он волшебник? Смешно. Реальность провалилась внутрь чьих-то мистических фабул…

Откровение, окутанное сгустком вопросов, длилось минуту, не более, и не успела Ева подтянуть до неприличия отвисшую челюсть, как в зал завалилась бурлящая компания, в коей верховодила Маргаритта. Едва успев уйти в тень, чтобы не быть замеченной, Ева оказалась в закутке, откуда могла только слышать, но не видеть происходящее. Но, навострив слух, она поняла, что Ритткины друзья и продавец воздуха — одна шайка. И шумная камарилья поглотила трио у аквариума, и они все вместе удалились куда-то, где, по чьим-то горячим уверениям, было балдежней…

Только бы не сойти с ума от нетерпения! Еве страсть как хотелось знать, кто этот брутальный симпатяга в расстегнутой рубашке. Уж ей-то было известно, что он — не праздная фантазия. Все, что она предвидела, исполнялось в точности. Вот только жаль, что в ближайшем ее будущем не мелькнул Милан. Может, призраки его поддельные, но сам он точно настоящий. Наверное, поэтому и вне досягаемости! Теперь-то Еве была пронзительно понятна гейша, которая искала своего пропавшего парня, и именно его отсутствие в сегодняшнем дне, таком бесперспективно тихом, и делало его лучшим. Все настоящее просто и ясно. Это ведь так просто — исчезнуть…

— Я бы с удовольствием помог вам, но давно уже не занимаюсь этими делами. Они в прошлом. Где им и положено быть, — усмехнулся Милан.

На том конце трубки он услышал короткий нетерпеливый вздох. Придумают же люди! Роспись по банановой кожуре для арт-проектов! Подобная галиматья даже для Милана была бы чрезмерной… Ну, был у него период поиска себя, и тогда он рисовал для неширокого эпатажного круга эскизы для татуировок, мечтал заняться автодизайном и помогал знакомому иконописцу расписывать один милый сельский храм. Это была вершина его духовной жажды. Он воображал, что привносит сюда частичку пронзившей его Святой Софии — тех оставшихся пяти процентов мозаик и фресок, светлой силы которых хватило бы на сотню храмов. Теперь же Милан — солидный человек. Раз в год он расписывает куклу для своей поздней ненаглядной доченьки и привозит ей в уральский городок, где она заперта унылым семейным кланом своей матери. Впрочем, с игрушками беда — кто-нибудь да попросит о подарочке для чада… отказать грех! Солдатики, неваляшки… Вот и все эстетические подвиги. Он более не пытается закосить под Брейгеля — любимого художника всех бунтарски настроенных интеллигентов восьмидесятых, он больше не романтик. Его девушка может напялить свадебное платье только в шутку — вместе с джинсами и кедами, как перформанс… и Милан знает, что в том нет ни малейшего намека на матримониальные планы, это всего лишь постановочное фото для ее салона. А Милан нашел для себя удобную нишу посредника. Он продает талантливые работы никому не известных художников под раскрученными именами. Невинный подлог, дающий возможность заработать бедолагам, которые без него спились бы или того хуже. И одновременно они чувствуют себя востребованными — пусть так, безымянно… Милану слишком хорошо известно, как трудно сделать имя с нуля. Он пытался. Ничего не вышло. Помнится, был измотан собственным благородством — попытался нести в массы непосильно доброе и вечное. Носился с добрейшим, но темнейшим мужиком, наивным импрессионистом, которому все аплодировали, — но покупать по божеской цене его работы никто не спешил. Художник тот был старожилом маленького городка, в шумных тусах не участвовал и вообще был чудиком несветским. Знал его узкий круг ценителей, да он и к славе не стремился. Раскрутки не получилось.

Милан продолжал с ним перезваниваться. Он знал, что его знакомец обветшал. И Милан насмелился предложить ему сделку. Если бы старый коняшка согласился продать свою картину под чужим именем, то впервые в жизни прилично заработал бы. При его запросах на эту сумму можно было бы жить чуть ли не год. Себе Милан не взял бы ни копейки комиссионных — чистейшая благотворительность с его стороны. Но художник обиделся и заподозрил в нем пройдоху. Милану еще долго приходилось оправдываться и объяснять дремучему аксакалу, как тяжела его участь продавца. После такой нервотрепки иметь дело с живыми классиками расхотелось. Пускай полощут свой гонор в реке памяти советского производства.

Непроданная картина называлась «Призрак Черного шахматиста». Неудачный выбор Милана. Ведь чутье ему шептало — не та картина, не трогай ее, в ней подкожный магический смысл! Но он не послушался чутья — эта работа имела европейские перспективы, в отличие от прочих.

Художник раскололся однажды — чуть ли не в последний их разговор… видно, хотел загладить свою былую резкость. Покаялся, что сюжет Черного шахматиста взял из истории его трагического отца. Тот завербовался в органы — а потом понял, куда попал, и запил. У него был друг, с которым он играл в шахматы, — скульптор, бесприютный талант из недобитых аристократов. И услышал однажды этот талант шаги в ночном коридоре. В общем, забрали его на Лубянку, и сгинул бедолага. А его партнер-шахматист так и остался гадать, не он ли неосторожным словом свел друга в могилу. Скажем, легким разговорцем о том, что вот есть у него прекрасный пример идеологически безупречного потомка дворянских кровей. Таким образом он, простая душа, хотел робко заступиться перед карательной властью за тех, кто «из бывших», — мол, не все они враги революции и не нужно их без разбора ставить к стенке. То есть вообще никого не надо без разбора… то есть оно, конечно, наше дело правое… в общем, запутался в своих же сентенциях и смущенно умолк. Короче, не по-энкавэдэшному выступил… Естесстно, карьеры не сделал. Много лет сидел в своей комнате, пил, играл сам с собой в шахматы и глухо изрыгал проклятия себе под нос. Когда выходил к резвящимся детям, а потом и внукам, пытался играть с ними, изображая падение раненого бойца с криком «Контрра!». Ребятня пугалась. Матушка заступалась за него перед молодой порослью, уверяя, что дед на самом-то деле хороший, просто сейчас он болен. Он прожил трудную жизнь. Но детей этим не проймешь.