Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Я столкнулась еще кое с чем: я живу в постоянном тумане сожалений и неуверенности. В этом тумане я совсем заблудилась. Но однажды я скроллила дурацкий фейсбук, чей поток информации не перестает меня удивлять, и думала: как же вернуться обратно в тот момент, когда моя жизнь была не скопищем обязательств, а цепочкой возможностей для выбора, и каждый выбор должен был меня чему-нибудь научить, а не искалечить на всю жизнь? Однажды – я уже не помнила когда – я сгребла в кучку всю свою независимость и свободу, и подтолкнула их к Адаму через стол, и сказала: «Вот, возьми мой джекпот. Возьми всё. Мне это больше не нужно. И уже никогда не понадобится».

Я только собралась закрыть страницу. Я погрузилась в уныние оттого, что больше не могла придумывать судьбы для своих одноклассников; теперь я знала, что они стали точно такими же, как я, – толстыми, банальными, скучными обитателями пригородов. И вдруг на верхней панели загорелся красный значок – кто-то просился ко мне во френды. Я увидела, что это Ларри Фельдман, который в восьмом классе стал моим первым бойфрендом. Который был у меня первым в очень многих смыслах.

Он стал и моей первой одержимостью: крутится бутылочка, семь минут блаженства, а потом свет выключается насовсем, и Ларри находит меня на ощупь. В тот день и в последующие недели я сходила с ума от похоти. Если на неделе во время урока я видела, как он проходил мимо нашего класса в туалет, то выпрашивала у учительницы пропуск и шла по следу Ларри, как волчица, но ни разу не смогла его найти. А по выходным он появлялся на той же вечеринке, что и я, или на том же сеансе в кино, и мои веки сами приопускались, а дыхание учащалось. Ларри провел меня во взрослость вне очереди – таким путем, на котором мне было стыдно и страшно. Не успела я привыкнуть к поцелуям, как он уже стал класть руку мне на рубашку. Прежде чем я привыкла к этому, он стал совать руку под рубашку, поверх лифчика. Потом в лифчик. Потом стал класть ладонь на пояс моих брюк. Потом попытался пробраться внутрь, но в том году девочки носили свободные брюки, а под ними легинсы. Он заблудился. За краткие промежутки времени, отпущенные нам до прихода кого-нибудь из родителей, Ларри не успевал разобраться, где тут штаны и где трусы, так что я возвращалась домой, утопая в собственных гормонах.

А теперь я сидела за компьютером, и у меня на экране горел значок запроса во френды. Во мне ожило что-то такое, что было мертво минуту назад, – какое-то беспокойство, зуд. Все что угодно лучше этого проклятого пригорода, просторного дома, где на каждого члена семьи по туалету. Я нажала «Принять», и почти тут же мне прилетело приватное сообщение. Возбуждение пронизывало все ткани моего тела. Я вспомнила, что моя школьная подруга недавно бросила мужа – совершенно внезапно, по его словам, – ради бойфренда студенческих лет, с которым они нашли друг друга на фейсбуке. «Я чувствую, что стала прежней собой», – сказала она мне. Я задумалась о том, каково было бы мне стать прежней собой.

Я щелкнула на сообщение.

Ларри: Не знаю, помнишь ли ты меня, но мы были вместе в школе? В восьмом классе?

Так вот, значит, как. Ты трогал мое девственное тело, пока не завладел им безраздельно, и ты даже не знаешь, помню ли я об этом.

Я: Конечно, я тебя помню.

Ларри: Я часто вспоминаю о тебе.

Ой. Я-то надеялась, что будет разговор с тонкими намеками, вежливое общение с оттенком грязной подростковой похоти. А он сразу взял быка за рога.

Я: Правда? Удивительно.

Ларри: Я вспоминаю, как тепло было у тебя в дырочке.

Я захлопнула ноутбук. К горлу подступила тошнота.

В тот же день, чуть позже, пока дети еще не вернулись, я снова открыла ноутбук – одним пальцем, будто он был заразный. Я покопалась на странице Ларри Фельдмана. Судя по всему, у него дочь. Он до сих пор обитает в том же районе Лонг-Айленда, где когда-то жил мой отец. Я не нашла никаких свидетельств того, что он женат, но кто его знает. Из фото он постил в основном селфи в машине; на них он красовался с отвисшей челюстью и ошарашенным взглядом, словно пытался разобраться в своем телефоне и каким-то образом запрограммировал его посылать фото сразу на фейсбук без промежуточного человеческого контроля. Я расфрендила его и немедленно преисполнилась отвращения ко всему сразу: к мужчинам, к старению, к человечеству в целом и к своим отвратительным потребностям.

Именно так я чувствовала себя, когда домой вернулись дети, а потом Адам, и мое самочувствие не изменилось к тому моменту, когда зазвонил телефон, и я увидела на экране имя Тоби Флейшмана, и ответила на звонок, и стала слушать. Он попросил прощения за то, что так надолго пропал. Он сказал, что разводится с Рэйчел. И что скучал по мне. Да, подумала я. Вот это – моя юность, а вовсе не говнюк Ларри. Настоящая я – не та, которая была в восьмом классе. Настоящая я – та, которой я была позже, в университете.

Я встретилась с Тоби. И еще раз. И еще раз. Потом возник Сет. Я была так счастлива, что не нужно объяснять им, кто я; счастлива, что их представления о моем будущем воплотились на уровне выше среднего. Я проводила с ними все больше и больше времени, и каждый раз возвращалась домой чуть более отвязанной, чуть сильнее дрейфующей. В эти ночи Адам, всегда такой пассивный и податливый, смотрел, как я раздеваюсь, и пытался понять, кто ложится с ним в постель: его жена или то существо, которое подменило ее в последние несколько месяцев.

В то лето я обходилась с беднягой Адамом как с соседом по квартире. Я возвращалась домой поздно. Я снова и снова заказывала на ужин еду с доставкой из китайского ресторана. Адам как-то заикнулся, что я в последнее время слишком часто заказываю китайскую еду, и в следующий раз я заказала тайскую. По утрам я подначивала Адама, провоцировала его на вопросы, чтобы в ответ сказать, что я больше не знаю, как жить. Я хотела спросить: разве можно так жить, помня, что когда-то ты был сам себе хозяином? А как же путь, который мы когда-то проложили и решили, что успехом для нас будет по нему пройти? Но Адам никогда не понял бы этого. Он жил той жизнью, к которой стремился. И я тоже. И все же. И все же, и все же, и все же, и все же, и все же.

А что еще оставалось делать? Разве можно было не выйти замуж, если муж тебя понимает и любит, и всегда за тебя болеет, несмотря ни на что? Разве можно было не родить детей, которых ты любишь и которые стоят любых жертв (твоего времени, твоего тела, твоего света и твоего мрака)? Время идет вперед в любом случае. Ты в любом случае никогда не станешь снова молодой. Ты только рискуешь забыть, что лучше, чем сейчас, тебе уже никогда не будет. В каждый отдельный момент помни: ты уже никогда не будешь такой молодой, как сейчас. И как сейчас. И как сейчас. И как сейчас, и как сейчас, и как сейчас.