Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

«Большого Вильсона» играли в театре в Бауэри при постоянном аншлаге, но никто не хотел вкладываться в этот спектакль, потому что магия явно крылась в самой Алехандре; продюсеры не верили, что ее можно будет заменить, если она вдруг потеряет интерес к пьесе или в один прекрасный вечер свалится с гриппом. Ее моноспектакль был уникальным явлением, таким откровенным излиянием души, что казалось: если Алехандру заменить любым другим актером, выйдет явная подделка, так что о гастролях тоже не было и речи. Но пьеса имела достаточный успех, чтобы Рэйчел смогла перейти в официальный статус агента. Потом Алехандра написала сценарий сериала, который поставили на канале HBO, – про лесбиянку латиноамериканского происхождения, которая в семидесятых годах пытается делать карьеру среди расистов и гомофобов. Сериал продержался два сезона, но подлинную аудиторию обрел только после того, как был прекращен. К тому времени Рэйчел уже ушла из «Альфуза».

(Потом, пять лет назад, она надоумила Алехандру, свалившуюся в творческий кризис после вступления в брак и появления детей, вернуться к «Большому Вильсону» и каким-то образом его оживить. Так появилась на свет «Президентрисса», расширенная версия мюзикла, в которой участвовали также другие актеры и танцоры. О постановке говорили все, даже до премьеры. «Президентрисса» завоевала абсолютно все премии «Тони» в том году, когда дебютировала на Бродвее. Ее саундтрек стал аккомпанементом для политических волнений и феминистических восстаний. Новая постановка шла с аншлагом в течение семи лет. Рэйчел попала на обложку журналов Hollywood Reporter и Variety.)

Иногда Тоби и Рэйчел ссорились. А кто не ссорится? Ну да, может быть, Рэйчел злилась чуть больше, чем следовало, когда Тоби забыл, что они приглашены на вечер к ее начальнику, и сам приготовил ужин. («Ничего страшного, – говорил он. – Я поставлю его в холодильник. Это совершенно неважно».) Хотя, строго говоря, в такой ситуации обижаться должен был бы он. Рэйчел складывала свои разнообразные обиды в папочку с крупной надписью: «Ты что, опять меня не слушал?» Когда она разговаривала с ним сердитая, ее лицо казалось ему похожим на лица умирающих: жизненная сила их покидала, и они выглядели совершенно другими людьми. Его это пугало.

Но еще он принимал ее такой, как есть. Она работала как зверь, и гормоны, которыми она вынужденно фонтанировала, чтобы играть с большими ребятами, нельзя было просто так отключить. Тоби это понимал.

На третью годовщину свадьбы они решили, что пора заводить ребенка, и Рэйчел забеременела с первой же попытки. Тоби пришел в восторг, а Рэйчел была в шоке. «Я думала, это дольше займет», – не переставая твердила она. Но Тоби знал, что их брак благословлен и они по-прежнему счастливы, несмотря на перепады настроения и участившиеся вспышки гнева у жены. Это все из-за стресса на работе, говорил себе Тоби. Он еще верил, что их семейная жизнь безоблачна. Все плохое казалось ему незначительной аномалией, даже когда истерики Рэйчел стали происходить чаще, чем нормальные, спокойные разговоры.

Как-то вечером Тоби ждал ее с работы, глядя в окно на улицу, где бушевала летняя гроза. Рэйчел была на пятом месяце. Прошел уже час… два… с того времени, к которому она обещала вернуться. Тоби сварил для нее бульон. Она обычно предупреждала, когда задерживалась. Он позвонил, но телефон не ответил. Он начал беспокоиться.

Она пришла в восемь. Ввалилась в квартиру в насквозь мокрой, прозрачной рубашке. Тоби ждал наготове с бульоном.

– Где ты была? – спросил он. – Я тебе несколько раз звонил. Что случилось?

– Мне что, уже и погулять нельзя? Что ты меня допрашиваешь, как гестаповец?

Он вышел из кухни. Тогда они жили на Семьдесят второй улице, в здании под названием «Уэллсли». Тоби думал, что это самое мажорное место, в котором ему доведется обитать за всю свою жизнь. Это была их первая квартира после той, которую он снял, еще когда учился в меде. Она была солидных размеров и такая приятная, что когда родился Солли, они переехали несколькими этажами выше, на восемнадцатый, в такую же квартиру, но побольше.

Он принес Рэйчел халат и полотенце. Она казалась какой-то оглушенной. Он посадил ее прямо на коричневый бархатный диван, который достался им от одного из врачей практически новым, почти без пятен. И попытался помочь ей снять пиджак, но она отмахнулась.

– Что случилось?

Она смотрела в сторону:

– Меня обошли повышением. Не перевели в партнеры.

До Тоби дошло только через секунду. Он откинулся на спинку дивана:

– Как? А кого?

– Гарри, конечно.

Она встала, пошла в спальню, села на кровать и начала снимать туфлю, но замерла на середине.

Тоби пришел за ней в спальню:

– Нет, не «конечно». Ты заслужила повышение. Они тебе хоть что-нибудь сказали?

Он осторожно уложил ее на спину, слегка перекатил на один бок и снял с нее мокрые брюки. Она была покорна, как тряпичная кукла, и он продолжил ее раздевать. Снял блейзер и рубашку. Принес халат, висевший на крючке на двери спальни:

– Вот, надень.

Она вдруг посмотрела на себя и заметила, что почти раздета. Она подняла взгляд на Тоби, и он увидел у нее в глазах что-то такое, что видел раньше, только когда она сердилась на других:

– Какого черта? Тоби, я не ребенок. Я прекрасно умею сама одеваться.

Она встала и сердито прошествовала в ванную, выхватив по дороге халат у него из рук и изо всех сил хлопнув дверью.

Через десять минут, когда она уже опять сидела на кровати, он принес ей бульон. Бульон она пить не стала, но рассказала Тоби всю историю.

Она еще не говорила ни Мэтту, ни партнерам агентства, что беременна: у них в агентстве освободилось место младшего партнера, и она не хотела подрывать свои шансы. Она предпринимала титанические усилия, чтобы прятать беременность, пока будут оцениваться кандидатуры на партнерство. Но она не беспокоилась. Ни у одного партнера не было такого чутья на новых звезд, как у нее; открытия всех прочих кандидатов, вместе взятые, не годились в подметки одной Алехандре, притом что она была не единственной находкой Рэйчел. Рэйчел решила сказать руководству о своей беременности на торжественном ужине, где будут праздновать ее продвижение. Таков был ее стратегический план. Именно в этом состоит горькая ирония, говорила она позже: такой стратегии ее научили вот эти самые люди .

Она сидела у себя в кабинете, глядя наружу через стеклянную стену (какой вообще смысл кабинета, если у него стеклянные стены?), и увидела, что коллеги победно схлопываются пятернями с Гарри Саксом, услышала звуки открываемых бутылок шампанского, и в животе у нее что-то оборвалось. Внутренний голос подсказывал ей притвориться, что она пораньше ушла домой. У этого голоса не было ни единого шанса; она пошла в кабинет к Мэтту Кляйну, чтобы спросить его в лоб.