Александр Снегирев - БеспринцЫпные чтения. Некоторые вещи нужно делать самому

А вот Мишу, а особенно Аркадия, перспектива разменять музыкальные гаммы на гамма-облучение не прельщала никоим образом.

– Товарищ старший прапорщик, а можно выбрать не ракетные, а, например, десантные войска? – робко и с тревожным ожиданием спросил Аркаша, продолжая на всякий случай руками бережно охранять покой будущих поколений.

– Рабинович, ну ё твои верхние полушария. Ты на себя посмотри. Какая из тебя, на, десантура, на, с таким бараньим весом. Вот сбросят тебя с парашютом над линией фронта, и если ветер занесет в тыл противника, то расстреляют как диверсанта, а если в наш тыл, то как дезертира. – Настроение прапорщика постепенно окрашивалось в философско-снисходительную палитру, речь текла мирно и безмятежно и ничего не предвещало беды.

Как вдруг один из десяти призывников в шеренге, желая что-то спросить, произнёс это:

– Товарищ старший прапорщик Голомвка, а разре… – И осёкся, как будто невидимая гильотина отрезала ему язык прямо на букве Е. Лучше бы она это сделала раньше – до неправильного ударения в фамилии старшины роты, а еще лучше – ещё раньше, где-нибудь в классе восьмом сразу после звомнит, а не звонимт. То, что орфоэпия, наука о правильном произношении слов, – это наука, написанная кровью, старший прапорщик Головком начал доказывать незамедлительно. Сначала он, как осень в ракетных войсках, за секунду стал багровым и минуту ничего не говорил, а только молчаливо хватал воздух ртом, наполняя беззвучно свою черепную коробку обсценной лексикой.

Месть была жестока. Причем сразу для всех десятерых. Как в Золотой Орде. Облажался один – бошку отрубали всему десятку. В армии это главный воспитательный приём для провинившегося. Важно не наказание, которое он получит от начальника, а то, что с ним сделают вечером остальные девять негритят. В нашем случае это даже было страшно представить. Под звуки марша «Прощание славянки» лица неславянской внешности многонационального подразделения в трусах, с вёдрами и тряпками были отправлены на устранение Всемирного потопа в военкоматовский сортир.

Если вам кажется, что после туалета для посетителей в полку ДПС или единственной биотуалетной кабинки на всероссийском фестивале пива вы видели всё – вы глубоко заблуждаетесь. До военкоматовского туалета – Вы. Не видели. Ничего. У жильцов близлежащих с военкоматом домов есть народная примета. Если в воздухе стоит запах хлорки – значит, старшину роты снова кто-то назвал Голомвкой. А Головком хлорки для такого случая не жалел. От такой концентрации из туалета сбегали не только все бактерии и вирусы, но и молекулы кислорода.

Прошло два часа. Многонациональное и многострадальное подразделение продолжало переносить все тяготы и лишения воинской службы. Хлорка была везде. В глазах, носах, коже и даже уже начала отравлять мысли.

– А может, всё вернуть назад, Без Булды… блин как там, – кашляя и выжимая тряпку, размышлял Аркадий.

– Блин, тебя тоже бабка сюда перенесла? – вдруг разволновался Миша, – Без булдырабыз, она сказала.

– Без Булдырабыз, верните нас назад, пожалуйста, – чуть ли не хором, как мантру, начали повторять раз за разом Аркаша и Михаил.

Не помогало.

– Блин, а что это обозначает? – задумался вслух Аркадий.

– Мы можем! – вдруг встрял Алмаз Байрамгулов, призывник из Башкирии. Судя по его глазам, было непонятно, то ли у него бланши под обеими глазами, то ли он всё-таки «пчеловод» с детства. Поэтому что ему удалось поменять на смелость и отвагу – оставалось для всех загадкой.

– А как будет «мы не можем»! – предложил версию Михаил.

– Без булдырмайбыз.

– Без булдырмайбыз, – громко крикнули Аркадий и Михаил.

Вдруг в туалет вбежал дежурный и крикнул всем срочно строиться для сверки личных дел. Аркаша и Миша с надеждой переглянулись.

В коридоре стоял подполковник секретного отдела со стопкой документов.

– Иванов.

– Я.

– Гаврилов.

– Я.

– Рабинович.

– Я.

– Хм. Рабинович? – как-то удивленно для себя повторил секретчик и отложил личное дело отдельно.

– Байрамгулов?

– Я.

– Кац.

– Я.

– Кац? – еще сильнее удивился подполковник. – Так… всем разойтись.

Через двадцать минут в туалет зашел старший прапорщик Головком и громко рявкнул:

– Рабинович, Кац – на выход. Одевайтесь в свою гражданку – и домой. Закончилась ваша служба в ракетных войсках, дрыщи. Так и уйдёте девственниками, не испытав дембельского оргазма…

Как-то не особо проникшись масштабом такой утраты, Михаил и Аркадий бросили тряпки и направились к выходу. Они шли мимо охреневших со щётками и ведрами будущих защитников Родины, в глазах которых, кроме хлорки, стояло невыносимо горькое сожаление о недостаточной интеллигентности своих фамилий.

Прошло два месяца. Москва. Международный конкурс имени Чайковского. Номинация «Скрипка», финал. Аркадий Рабинович играл каденцию Витольда Гертовича, которую ни в Советском Союзе, ни в России ввиду невероятной сложной техники не исполнял никто. Зал замер на полувдохе, а великие композиторы на портретах, наоборот, задышали часто и взволнованно. Скрипка пела и создавала в воздухе невероятную палитру звуков, казалось, само волшебство управляет смычком Аркадия, а где не хватало волшебства – Аркашу подстёгивал до сих пор стоящий в голове запах хлорки. Последняя нота как контрольный выстрел – зал выдохнул и взорвался аплодисментами. Все встали. За исключением пожилой дамы восточной внешности со странными желто-зелёными глазами. «А из него будет толк, – улыбнулась она. – Без булдырабыз».

Одиночество по имени Сола

(Читать не торопясь, под дождь.)

Одиночество село у окна. Оно любило эту кафешку с видом на самую оживленную улицу и неприметным входом со двора. Посетителей было, как всегда, немного: входную дверь могли найти только избранные, а второй раз сюда редко кто хотел возвращаться. Одиночество тому причиной. Сола каждый раз садилась у окошка и выбирала в уличной толпе своих, сканируя кончиками пальцев через оконное стекло теплоту человеческих сердец и одиночество их закрывшихся душ. Например, вот эта пара, что стоит у витрины через дорогу, соприкасаясь губами и кончиками носов, он – растворяясь в её глазах, она – в его мягких ладонях.

– Люблю, – его слова.

– Я тоже.

– Я буду вечно, – его слова, слова…

– Но не забудь.

– Тебя? Конечно.

– Айфон…

– Всегда я буду рядом.

– Десятый Эс.

– Твой голос. До мурашек.

– И не забудь чехольчик, Влад.

«Мой клиент», – вздохнуло Одиночество. Сердце – цвет красный. Одиночество максимальное – 10 баллов. Она – цвет сердца синий, одиночество – ноль. «Тяжелый случай, – подумала Сола, – сегодня начну с него. Привет, Влад! Я – Сола, твое одиночество, жду». – И посмотрела на него сквозь стекло необычной кафешки.