Даниэль Сальнав - Сибирь

Улыбки, несколько автографов на книге на французском и русском языках, где собраны произведения каждого из нас. Потом — не могу поверить! — так как еще только 19 часов: филармония! Мы уезжаем из Красноярска поздно ночью, но перед ужином приглашены на один из тех концертов, которые я не очень люблю: «Шедевры мировой классики на берегах Енисея». В программе кроме прочего произведения Мендельсона и Рахманинова. Я должна признаться, что очень плохо знаю творчество Рахманинова. Но в этот вечер я открыла для себя очень красивое произведение — кантату «Весна». История казака, который хочет отомстить неверной жене, но наступает весна, и он отказывается от своего замысла. Нигде, как в Сибири, без сомнения, можно быть таким чувствительным к этой теме — в прямом и, мне кажется, в переносном смысле: кто может остаться бесчувственным, когда что-то грандиозное начинает происходить?

Красивые лица в оркестре и в хоре. Я фотографирую. Усталость улетучивается! И музыка добавляется к тому, что меня уносит. Радость и что-то еще. Покачивание, легкое головокружение и что-то вроде тревоги, как будто движение поезда продолжается в нас даже на остановках. Но это также и более потаенное чувство: чувство ускользающего времени… Медлительность нашего продвижения обязывает нас менять ритм и, несмотря на нашу очень насыщенную программу, находить что-то вроде ощущения античного, архаичного покоя по мере пересечения этого бесконечного пространства. Мы слегка забываем о нем днем, во время встреч, но как только мы останавливаемся, это ощущение возвращается. Возможно, это оно и защищает нас от усталости.

Чудо путешествия. И какого путешествия! Оно уводит нас назад к опыту, сегодня ставшему редким: опыту путешественников того времени, когда Дидро понадобилось два месяца пути, чтобы доехать до Петербурга, а Бальзаку две недели, чтобы приехать к своей возлюбленной мадам Ганской на Украину. Владивосток еще далеко, в самом конце этой железной дуги, которая следует округлости глобуса и которую мы пройдем как в старые времена, когда у людей не было другого выбора и пространство вынуждало их больше, чем сегодня, подчиняться времени…

Именно для этого время и пространство, небо и земля, обычно подгоняемые нашими заносчивыми желаниями, вновь обретают свое бесконечное великолепие, состояние новизны, в котором человек также чувствует себя новым. Путешествие на самолетах, эти абсурдные прыжки морских блох, которые мы постоянно делаем по поверхности планеты, не открывают нам мира. Они позволяют нам узнать самые отдаленные от нас уголки мира, но и сужают его: мир становится узкой тюрьмой, в которой мы обеспокоенно натыкаемся на стены… Это, несомненно, шок, опуститься на посадочную полосу, с глазами, воспаленными от южного солнца и от бессонницы, и изумление от краткосрочного столкновения с совершенно другим миром. Но смена часовых поясов — очевидное доказательство, что мы где-то очень далеко, не воссоздает в нас физического, телесного чувства принадлежности к конкретному миру, катящему свои составные части в бесконечность. Наоборот.

Иногда эта медлительность, это растяжение времени нас беспокоит, нервирует, вгоняет в страх: мы от этого давно отвыкли, медлительность для нас означает смерть. А с другой стороны, то, что воспринимается с радостью, мы скользим в этом медленном течении вещей. Сибирь, Сибирь!

21 час 30 минут. Ужин в ресторане «Урарту». Кто это, что это Урарту (сейчас у меня нет никакой возможности узнать об этом)? Жид где-то пишет, что путешествия вас ничему не учат. Я хорошо понимаю, что он имеет в виду: он, который смог извлечь уроки из своих поездок в Конго и в СССР. Жид говорит, что путешествия имеют смысл только при условии наличия первоначальных знаний, которые они либо оспорят, либо обогатят. Опыт без знания ничего не значит; и знание становится живым, активным и действующим, только когда чувственный опыт его стимулирует.

(Сведения найдены: это название тюркско-монгольского ханства.)

И теперь этого вполне достаточно на сегодня. Быстрее сесть в поезд, найти свои вещи, расстелить постель и отдаться медленному покачиванию вагона, чувствовать скользящие по тебе фонари перрона.

И вновь тебя окутывает ночь, и вновь сон.

Уже 1 час 15 минут 7 июня 2010 года.

…Мы должны провести в поезде весь день, наконец-то большой и чрезвычайно ожидаемый отдых! Однако проснувшись, я еще ощущаю тревогу, которой охватила меня уже исчезнувшая музыка. Вчера вечером на концерте я, не сопротивляясь, отдалась этому почти физическому чувству замедленного течения времени, смешанному с сокращением пространства. В темноте ко мне опять вернулось четкое ощущение этого пространственно-временного сплава, но уже менее приятное. Вытянутое положение, невозможность определить, где я, (который сейчас час, какая была последняя станция?), ритмичный стук колес и покачивание поезда, все совпало, чтобы растворить границы моего тела, моей личности, и принести, наконец, тошнотворную волну. Я опять засыпаю, но при пробуждении все та же тошнота. Завтракать я остаюсь в купе. От завтрака меня сразу же мутит, и действительно, что за глупая идея — холодный завтрак натощак, слоеные пирожки с мясом после бессонной ночи! Все смешалось, физика и метафизика. Образы и ощущения, все спуталось — кривизна земного шара, вращение Земли, открывающейся встающему солнцу. Я закрываю глаза.

Все началось ночью. Я проснулась в полной темноте. Поезд только что остановился, и после его грохота наступила тишина. Наполовину опущенные занавески пропускали прерывистые блики света. Должно быть, мы проехали мост, это его лязг и разбудил меня. Несомая поездом в направлении, перпендикулярном положению моего вытянутого на полке тела, укачиваемая с головы на ноги и затем с одного плеча на другое бортовой качкой, я вдруг почувствовала, что меня уже нигде нет. Счастлив тот, кто может сам себя облегчить. Мое сознание трудно приспосабливается к таким потрясениям. Ни день, ни ночь больше не являются прочной системой отсчета, как и исторические времена. Ко мне возвращаются образы. Но куда ведут их следы, быстро теряющиеся в лесу? Водоемы, реки, вдруг несколько изб темного цвета, маленькое синее кладбище, вчера большой город, усеянный новыми зданиями, вокзалы, заброшенные заводы и снова деревня, лес и его бесконечная кудрявая зелень. Все сводится в одну точку, чтобы тотчас рассыпаться и рассеяться в бесконечности, погибшие, лагеря, зима. А я? Реки со стремительными потоками, стволы берез как белый занавес до самого горизонта, а я? Я больше ничто. Я прохожу, я скольжу, я рассеиваюсь, я боюсь. Тошнота возвращается, как несколько лет назад в Калькутте перед выставленными повсюду доказательствами нашей мимолетности в этом мире. Все наши телодвижения напоминают мне робкую напуганную ящерицу, затерявшуюся под солнцем в своем бесполезном беге.