Даниэль Сальнав - Сибирь

К 17 часам 30 минутам, что для нас уже абсолютно ничего не значит, поскольку мы меняем время ежедневно, пришла новость: нет возможности задержаться во Владивостоке. Тем хуже. Я вновь принимаюсь упражняться в русском и очень медленно перевожу две последние строфы из Тристии: «О, нашей жизни скудная основа, куда как беден радости язык!» В 10 часов 30 минут я укладываюсь спать, задвинув занавески и заткнув уши. Я уже умею заворачиваться в одеяло, и я уже не сойду с полки, как Луара не выйдет из своего русла… Перед тем как заснуть, я пересказываю себе историю, которую мне рассказал V. R, один из наших сопровождающих. В одном вагоне мама учит дочку: «бон жур» (выделяя «n» как в женском роде). Учит, чтобы та попрощалась с французами, когда они будут уходить! Я подумала: эта история для Даниэля… У меня прекрасное взаимопонимание с V. Я спросила у него имя его отца, чтобы называть его торжественно и церемониально по имени-отчеству. Его отец прошел Великую отечественную войну, воевал на Волге, чудом уцелел, напоровшись на мину. Его дед был пчеловодом. Сам он всякое повидал в жизни. Классическая судьба русского средних лет. Мы обменялись поздравлениями на Новый год по электронной почте.

Все еще в поезде. Целый час я навожу порядок в своем фотоаппарате и мобильном телефоне, так как довольно давно у меня не было такой возможности. Завтракаем в купе: кефир, который я делю с F. Е, хлеб с сыром, растворимый кофе. Никогда мне еще не казалось, что поезд едет так медленно. Его скорость теперь редко превышает 80 километров в час. Но я вовсе не жалуюсь, наоборот. Я совершенно не спешу приехать.

Что это за большое здание в таком плачевном состоянии? Заброшенная электростанция в полном «одиночестве»? Подходящее слово для обозначения мест, «удаленных от посещения людей», как говорит Литтрэ. Бесконечное время проходит, пока мы замечаем, наконец, ряды низких домиков, затерянных среди лугов, пересеченных редкими деревьями, в основном ивами и тополями. Одиночества, во множественном числе, совершенно подходящее слово. В том числе в своем старинном значении, как добровольное удаление от мира в целях духовного и морального совершенства. Мало какой опыт сравнится с этим раздумьем о себе и мире в течение нескольких зим (хватило бы и одной) в Сибири. (Я еще не читала Сильвэна Тессона).

Я вспомнила это слово еще раз через несколько дней в Москве, когда в аэропорте покупала чудесную перламутровую шкатулку, которая мне понравилась за слабый отблеск заката за крышами (а может, зари?). Маленькими буковками на ней можно было прочесть: «Федоскино, Оптина пустынь». «Федоскино» — это стиль лакированных шкатулок.

Пустынь — это «одиночество», полное, как «пустыня», так говорили в XVII веке. А Оптина — монастырь, где столько русских стали отшельниками и куда Толстой впервые отправился в 1881 году.

Это в точности то, чем для меня стала Сибирь: место одиночества (одиночеств), заселенное сожалениями, воспоминаниями, ожиданиями и мечтами.

13 часов. В то время, как мы обедаем в вагоне-ресторане, наш поезд останавливается в Биробиджане. На фронтоне вокзала написано по-русски и на идиш «Биробиджан». Это в то же время столица Еврейской Автономной области , задуманной в 1928-м и образованной в 1934 году. Это название в целом ассоциируется с ужасными образами, с идеей, что создание еврейского государства в невероятно отдаленных районах замаскирует фактическую депортацию. «Депортация», может, слишком сильно сказано, скорее перемещение, удаление в места чрезвычайно суровые и изолированные, это правда. Это «политическое образование еврейского народа» должно было позволить советским евреям «располагать определенной территорией для того, чтобы самоопределиться как советскому народу» — цитируя знаменитую статью Сталина. Это также была ясно выраженная альтернатива сионистским «националистическим и буржуазным» планам. В своей статье в журнале «Взгляд на Восток» (Regard sur Est) Габриель Шоментовский пишет следующее: чтобы отвлечь евреев от Палестины, «власти прилагали все усилия для поощрения их иммиграции в ЕАО (Еврейскую Автономную область), предлагая бесплатный проезд, обещая планы развития региона и размещения там промышленных предприятий. В период с 1946 по 1948 годы тысячи советских евреев обосновались в Биробиджане. К концу 1948 года еврейское население ЕАО достигло 30 000 человек. Эти инициативы сопровождались возрождением культуры идиш: после закрытия еврейских школ во время чисток тридцатых годов идиш становится обязательным для изучения в школе, тиражи издающейся на идиш газеты Birobidjan Shtern возросли, и даже возникло целое издательство, выпускающее книги на идиш. Но все меняется в 1948 году с созданием Государства Израиль: „Сомневаясь, что еврейское сообщество сохранит свою лояльность после образования Израиля, и движимый крайним антисемитизмом, Сталин начинает антиеврейскую кампанию, кульминацией которой является изобличение законспирированной еврейской организации, так называемое дело врачей. Начинаются аресты, депортации и даже казни среди биробиджанской элиты“».

После смерти Сталина еврейское население уменьшается, и большинство евреев, еще оставшихся в ЕАО, эмигрируют в Израиль в 1991 году после развала СССР.

С утра мы с нетерпением ждем встречи с Амуром, пятой и последней большой рекой, которую пересекает Транссибирская магистраль. Затем мы свернем на юг, и это будет конец нашего путешествия. Но погодите: несмотря на то, что мне сказал один русский: «Амур — это единственная река, которая говорит по-французски!» и несмотря на его величественный вид, его название вовсе не французское и уж тем более не поэтическое. С тюркского или бурятского оно означает «грязный». Но его бурятское происхождение мало волнует того, кто выдумывает каламбурчики сомнительного вкуса. Как? Вы еще не знали «Амур»? Или еще. Его устье очень широкое и разделяется надвое при впадении («Все в объятиях „Амура…“»), и когда мы встречаемся с эшелоном цистерн, один голос говорит: «После „Амура“ цистерны полны…»

Никто из нас не хочет окончания путешествия. Многие сожалеют, что чуть раньше мы не свернули в сторону Пекина. В то время как мы проезжаем Хабаровск, я говорю себе, что было бы неплохо пересесть на ветку, идущую на север к Байкало-Амурской магистрали, которая останавливается как раз напротив Сахалина… Но что теперь? Мы уже пересекли Амур, Хабаровск позади, и нет пути назад. После изгиба, явившегося следствием русско-японской вражды, мы разворачиваемся на юг, оставляя справа Северный Китай. Я буду рада после возвращения перечитать повествование Чехова о его поездке на Сахалин.