Даниэль Сальнав - Сибирь

Опять опускается вечер, наш последний вечер в поезде. Решительно наши русские хозяева усилили свое к нам внимание! Появляется праздничная корзина: целый цыпленок, копченая рыба, водка, пирожные… И даже соль в маленьких спичечных коробках, как бывало в детстве на пикниках. И это тоже Россия: высокомерная и наглая мафия, мультимиллионеры, и остальные, еще живущие в старом времени без кривляний и церемоний… Мы идем из купе в купе, чтобы разделить всем вместе наше пиршество, но понимаем, что глаза наши гораздо больше желудков. Мы решаем отдать добрую половину нашим двум проводницам, что они принимают со сдержанной благодарностью.

Завтра утром Владивосток. Нам осталось всего один раз поспать на наших узких полках под мелодичное и скрипящее выстукивание колесами «Сибирь»… Во всяком случае, в этот раз после внимательной проверки и укладки вещей мы ничего не будем оставлять в купе. И это сжимает мое сердце.

6 часов 30 минут: прибытие в туман. Я спала так глубоко, что когда М. d. К. меня разбудила, все уже были в коридоре с сумками, стоящими возле ног. Я поспешно собираюсь. К счастью все наши подарки, книги, диски остаются здесь. Поездом они вернутся в Москву, откуда служба нашего посольства отправит их следом за нами. (В настоящий момент все они меня окружают.) Снаружи уже привычный прием с оркестром. Напротив железнодорожного вокзала (1912 год) — вокзал морской (1951 год). На вокзале нас ожидает Ленин, как несколько позже на набережной его товарищи: большая группа бронзовых солдат, мужчин и женщин, победоносной Красной армии.

Внутри и снаружи большие памятные надписи, мемориальные таблички, паровозы-памятники. Мы фотографируем друг друга перед столбиком с цифрами «9288 километров».

Я ничего не знаю о Владивостоке, кроме необычности его расположения как бы на самом конце стебля и названия, которое напоминает о давнем абсолютизме. Меня ожидает подтверждение того, что я предчувствую уже за километры: мыс, который вдается в Японское море, это «финистерре» [1] Финистерре — мыс в Испании на побережье Атлантического океана. Считается многими самой западной точкой континента. Европы, ее крайняя точка. Это чисто русское творение, относительно новое, поскольку ему чуть более полутора веков. Первый ребенок в нем родился в 1863 году…

Открывая здесь первый военно-морской пост в 1859 году, граф Муравьев-Амурский назвал его Влади-Восток — наподобие названия русской крепости Владикавказ, «владеющий или царствующий на Кавказе». «Владеющий Востоком», куда уж ясней, «царствующий на Востоке»: сам Восток присутствует здесь только в цепях, он не правит, им правят. Укрепленный оборонительный город, защищенный системой стен, сооруженных между 1870–1880 годами, и связанный в 1871 году с Шанхаем и Нагасаки телеграфной линией. И вот мы на конце света, России, Европы, в конечном пункте и нашего путешествия, и Транссибирской магистрали, двадцатипятилетней стройки, начатой с двух концов…

Шатаясь под тяжестью сумок, которыми я увешана со всех сторон, я чувствую, что мне очень трудно покидать поезд, набраться сил для последнего прыжка из вагона, с которым я так сжилась за последние три недели. Я отхожу в сторону, чтобы скрыть свои слезы, которые смешиваются на моем лице с капельками тумана в сильном запахе нагретого железнодорожного полотна и близкого моря. Мы трогательно прощаемся с проводницами, они тоже плачут, я их фотографирую на ступеньках вагона… Это то, что так привязывает меня к России, этот пережиток в современном мире прежних чувств и способов их выражения! Плакать при расставании — это не неуместная сентиментальность, а чувство, глубокое, врожденное, трагичное и необратимое. Мы больше никогда не увидимся! Уникальное общение и дни, которые мы разделили вместе, больше никогда не повторятся. И это символ нашей жизни, ничто никогда нельзя повторить. Что-то происходило, существовало, захватывало тебя, и вдруг ты это насильно рвешь. Расставание — это что-то разрывающее.

На платформе последний взгляд на наш последний оркестр: перед старым памятником-паровозом красавцы-матросы в темной униформе.

10 часов. Спешное размещение в гостинице. Постоянная дымка, плотная, прилипающая к лицу, с запахом пены, металла, угля. Нам нельзя терять времени, всего несколько часов на торопливую встречу. Пристань совсем рядом со старыми военными кораблями, резко выделяющимися на фоне прибрежного тумана, который постепенно рассеивается, становится более прозрачным, перламутровым и ароматным… (Старые или новые? Я не сильно разбираюсь в военных кораблях, видела их только в фильмах о войне, поэтому не понимаю разницы.) Позади нас прекрасные фасады 1900 года в стиле ар-деко или «Нева»: здесь были апартаменты, построенные специально для морских офицеров, приезжающих из Санкт-Петербурга.

Русское присутствие и русское население региона — актуальный сегодня вопрос. Открывая морские маневры в конце июня 2010 года, вскоре после нашего путешествия, президент Медведев подчеркнул необходимость «заселения Дальнего Востока». Эту цель он обозначил «стратегической» и даже более важной, чем Сибирь. Что без сомнения не очень понравилось Японии.

Доминантой порта является бронзовая группа, напоминающая о взятии города 25 октября 1922 года частями Красной армии: это и стало окончанием русского завоевания, начатого еще Ермаком. Дивизия под командованием Иеронима Уборевича положила конец гражданской войне и Белой армии (не могу забыть образ замерзших трупов белогвардейцев, погружающихся весной в воды Байкала). В 1937 году Уборевич был приговорен к смерти и казнен за троцкизм и контрреволюционную деятельность. И, как многие, реабилитирован в 1957 году. (На фотографиях он не очень симпатичный.)

Бронзовые солдаты и матросы застыли в чрезмерно героических и драматичных позах. Есть также и женщины, но с другой стороны памятника, повернувшись спиной к морю и к победе, несмотря на их выразительную решимость.

Вынужденные смотреть назад, а не вперед, они становятся невольными защитницами того, что уничтожают и что вот-вот исчезнет, символом сожаления, прощания с минувшим, заняв внезапно то место, которое им традиционно предназначалось. Об этом, очевидно, авторы памятника даже не задумывались… Несколько далее также в бронзе — мужественная фигура в честь большого сибирского тигра, символа города с 1883 года, привлекающая внимание своим размером. Обычай требует, чтобы женщина достала до него рукой. Я подчинилась и, к своему стыду, увидела, как наверху крутой улицы какие-то рабочие смеялись и аплодировали. Это были китайцы или корейцы. Китайские и корейские женщины также работают на уборке улиц. Одна из них приветствует нас слегка поднятой рукой, как снисходительный глава государства (Мао тоже так приветствовал). Насколько я поняла, эти азиатские рабочие, китайцы и корейцы, не слишком здесь счастливы. Свою статью, опубликованную в «Ле Монд Дипломатик» в апреле 2006 года, Ален Девальпо назвал «Северокорейские рабочие в русском аду». В ней автор говорит, что, чтобы рассчитаться с Москвой за долги, режим Пхеньяна, не колеблясь, продает России дешевую рабочую силу. «И вот уже несколько десятилетий северокорейские лесорубы выгрызают дальневосточную тайгу, особенно в районе Амура». Недостаток рабочей силы сильно ощущается в Восточной Сибири, поэтому даже после падения СССР поддерживаются тесные связи с Северной Кореей. Владивосток с Пхеньяном связывает еженедельный авиарейс, и, кроме того, между ними восстановлено железнодорожное сообщение. Долгое время это были заключенные, но теперь это «свободные рабочие», которые, имея рабочую визу, ежегодно пересекают границу численностью около десяти тысяч человек. Условия работы в тайге суровые: шестнадцатичасовой рабочий день, шестидесятиградусный мороз зимой, один выходной в неделю. В самом Владивостоке, где множество корейцев работают на стройке, условия несколько легче, но в Северной Корее эти люди просто могли бы буквально погибнуть от голода.