Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Я никогда ни от кого не слышал, что это последнее дело — качать свой призыв. Ребята сами кричали, чтобы я считал, и я хотел выручить их, но получилось, что я подставил самого себя, не подозревая об этом. Я опять упал в упор лежа вместе со всеми и сказал, что не буду считать. Сержант, подняв меня, начал бить и заставлять меня качать своих. Я уже ни в какую не соглашался. Это клеймо на мне висело всю учебку. Половина ребят прекрасно понимала всю ситуацию, что это была подстава, а остальные, кто хотел меня уколоть, считали меня козлом и чмошником, а сами по службе доказывали, что этот мой прокол — цветочки по сравнению с их поступками. Тяжело мне тогда было ориентироваться в полуобморочном состоянии. И если мне в тот момент дали петлю и сказали повеситься, то я бы не задумываясь, сделал это.

После отжиманий и морального моего унижения, сил у меня ни осталось никаких. После команды «отбой» в три часа ночи я сразу вырубился. В шесть утра дневальный прокричал: «Рота, подъем!»- и быстро одевшись в форму, мы выбежали на зарядку. На зарядке мои мучения продолжались, и после завтрака старший сержант Стамин соизволил сказать медсестре, чтобы она меня проверила и пришла в роту. Температура на градуснике показала за тридцать восемь градусов, и медсестра повела меня в санчасть. Я прекрасно понимал, что это мое спасение, и лечь в кровать для меня было большим счастьем.

Санчасть разрасталась, и больных было все больше и больше. Сержант, который долбил в стену, и мы бегали по стукам, уже был выписан, и в этот раз меня положили в палату, где лежал другой сержант. Он лежал с ногой, и никого устрашения по виду не производил. Мне уже было все равно. Уж лучше лежать в кровати и получать по морде, чем получать в роте и выполнять физические нагрузки в больном состоянии.

За один день в роте я получил столько отрицательных эмоций, что в роту уже мне не хотелось. Наплевать мне уже было на звание сержанта и на должность командира отделения, которая давалась после окончания учебки, если сдаешь все нормативы. За восемь дней, которые я провел в санчасти, увидел много чего. Кто косил под дурака, выходил в коридор и кричал на весь стационар с лезвием в руке, что вскроет вены. Его связали и отвезли в психоневрологический диспансер на проверку. Через пару месяцев он уедет домой. Дуракам не место служить в армии. Несколько человек на моих глазах жрали хлорку, чтобы получить язву и комиссоваться. Про них я так ничего не узнал. Я держался, как мог, и настраивал себя на позитивный лад. Здоровье дороже.

Я, наконец, узнал сладкий вкус черного хлеба, который выкидывал на гражданке. В кровати под одеялом я ел этот хлеб с таким удовольствием, который затарил после обеда.

Казалось, что я шел на поправку, но в одно прекрасное утро после завтрака на построении на уборку у меня в боку так заломило, что я по стенке сполз вниз и, упав на пол, корчась от боли, просил позвать медсестру. Добрые ребята высказали свое мнение, что я кошу и хочу отлынить от уборки территории санчасти. И только я один, лежа на полу, понимал, что могу здесь подохнуть. Дышать я нормально не мог, и от каждого малейшего вздоха мне становилось все хуже.

Медсестра сделала мне укол и отправила в кровать. Полежав пару часов, мне стало немного полегчало. Еду мне приносили уже в палату. Главный врач после прослушивания выписал направление в госпиталь.

На следующий день меня и еще несколько человек на автобусе повезли в военный госпиталь. Ехали мы около часа, и я вспоминал гражданку, мечтал о том, как я покупаю большую партию сладких рулетов, и я их ем. За час езды на автобусе я в бреду мечтал о сладкой жизни.

Приехав в госпиталь, медсестра ушла договариваться о нашем обследовании. Нас человек шесть стояло возле автобуса.

Меня подозвал какой-то парень и повел в баню. Я, наивный, ничего не подозревая, пошел с ним. Когда я зашел в баню, то меня ждали еще трое. Один говорит: «Снимай берцы и одевай другие». Теперь я понял, для чего я им оказался нужен. Я пошел в отказ, и меня начали бить. Я измазал раздевалку бани в крови, а они все от меня не отставали. Поняв, что я не сниму берцы, меня стали держать трое человек, а четвертый снимал с моих ног силой. Сняв берцы, они мне подсунули старые, которые были на размер меньше. Большой палец ноги очень сильно болел из-за маленького размера ботинок. Умывшись в бане, я вышел из нее шатаясь. Шатало меня в разные стороны после очередных побоев.

Вышел откуда-то сержант, которого взяли на обследование в госпиталь вместе со мной из санчасти. Он уже был одет в сапоги. Было непривычно видеть сержанта в сапогах. Он молчал, и было понятно, что с него тоже сняли берцы. Я у него спросил про его берцы, но вразумительного ответа не получил. Только было видно, что лицо у него было нетронутым в отличие от моего. Этот сержант, который лежал в моей палате и пальцы гнул перед молодыми, отдал кому-то свои берцы, как последний лох. В сапогах на него было смешно смотреть. Я воевал за свои берцы, будучи духом, а сержант, который отслужил год, отдал их без проблем, на которого мы смотрели с высока, и в палате заставлял нас отжиматься, периодически пиная.

Сержант, посмотрев на мои убогие берцы, предложил мне поменять на свои сапоги. Сапоги у него были новые в отличие от моих ботинок. И потом, у нас ребята в роте больше половины были в сапогах, и из Моздока я приехал в сапогах, только вот я не понял, что мой сержант Валешин принес перед отправкой в госпиталь мою форму, а вместо сапог берцы — видимо, перепутал.

Я не задумываясь поменялся с сержантом. Отдал ему берцы и надел сапоги. Сержант эти берцы еле надел. Размер ноги у него был таким, как у меня. «Обратно в часть приеду и сменяю их на другие», — оправдывался он.

После обследования мы ждали результаты снимков флюорографии. Через некоторое время произнесли две фамилии из шести, которых оставляли в госпитале. Одна названная фамилия была моей. Как я понял, у меня нашли воспаление легких. Меня повели на склад сдавать свою форму. Пока я стоял и ждал своей очереди сдать форму, ко мне подошел сержант, который, скорее всего, служил в этом госпитале: «Пойдем поговорим», — и зовет меня в туалет. В туалете он меня стал заставлять отдать ему мою форму, показывая, какая у него хорошая форма взамен моей. «Она мне просто маленькая», — говорил он. После моих отказов он меня начал долбить кулаком в грудь. Я понимал, что еще несколько ударов, и я просто не выдержу. Меня всего колотило, было не до того, и хотелось упасть в кровать. Я, посмотрев на форму, которая мне показалась не такой плохой и была не рваной, решил поменяться, лишь бы больше меня никто не трогал.

За эту форму я буду таких наказаний получать, что я и подумать не мог на данный момент, что я сделал. Самое интересное, что куда на это все смотрели офицеры, ответственные за нас, за молодых. Избили и сняли берцы в бане, и на складе рядом со мной никого не оказалось. Сдав поменянную форму на склад, и кладовщик все прекрасно видел, а может, и в доле был с этим сержантом, выдавая мне больничное белье, который после отвел меня в кабинет к медсестре, которая и проводила меня в палату.