Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Конечно, я бы не сказал, что служба была невыносимой, куда я попал, и я без проблем при других обстоятельствах выдерживал эти бы тяготы, но обстоятельства сложились так, что в ненужный момент я оказался больным и лежал в санчасти и госпитале. Когда все уже были на стрельбах и за полтора месяца в учебке многому научились. Я же еще ничего не знал. Выходя из каптерки шатаясь и проходя мимо своих курсантов в сторону кровати, я услышал много нелестных слов о себе. Я был один в этом мире. Лежа в кровати, я видел, что с другого второго взвода сержанты издевались над пареньком, который не мог на турнике ни разу подтянуться. Он висел, как сосиска, а сержант его побивал легонечко палкой резиновой. Он кричал, что больше не может, но сержант над ним измывался. Мне, конечно, это не грозило, так как подтягиваться я умел. Главная моя задача была побыстрей оклематься и наверстывать упущенное.

Каждый раз, когда сержант командовал взводу упор лежа принять, я вскакивал с кровати и начинал отжиматься вместе со всеми. После десяти отжиманий у меня затруднялось дыхание и ломило в боку, но было улучшение налицо по сравнению с тем, каким я был перед госпиталем.

Следующий день у меня был последний с постельным режимом. На завтрак мне принесли еду в котелке, и я немного подкрепился. Днем все были на занятиях, а я спокойно отдыхал от этого беспредела. Выяснилось, что один курсант с моего взвода сбежал, не выдержав физических нагрузок и неуставных взаимоотношений. В этот день, когда я лежал, его и поймали офицеры и занимались им индивидуально. Он сдавал всех, кто его бил. Через несколько дней его переведут в другую часть.

Когда закончился у меня постельный режим, то мне приходилось заниматься уборкой помещения. От занятий я был освобожден. Как-то, выбежав вместе со всеми на занятия, чтобы обо мне плохо не думали, то меня увидела медсестра и сильно наругала сержантов. Курсанты обзывали меня каличем. Курсант Вистоусов один мне помогал советами, подсказывая, что нужно сделать, чтобы не попасть впросак. Каждое прохождение мимо сержантов у меня было с проблемами. Если девять сержантов не почешут об меня руки, то день для них был прожит зря. В холодную погоду удары по моему телу становились для меня очень болезненными. На обследовании в санчасти я врачу жаловался, что при дыхании у меня ломит в боку. «Это у тебя остаточное явление, и скоро все пройдет», — обещал врач.

Как-то за мою якобы провинность сержант начал меня индивидуально после отбоя качать. В упоре лежа я отжимался долго. После сорока раз мое самочувствие начало ухудшаться, пока я не рухнул на пол, схватившись за бок. Сержант, испугавшись, отправил меня спать. Было очень обидно, что у сержантов не было никакой жалости. Выздороветь было просто нереально в таких условиях.

На следующее утро после команды «рота, подъем!» я решил для себя, что надо косить. Температуры у меня не было, ходить я мог нормально, но от физических нагрузок мое состояние всегда становилось хуже, так как я начинал задыхаться, и от дыхания ломило в боку. Я начал, косить схватившись за бок и делая вид, что я сейчас подохну. Сержант меня повел в санчасть. Мне даже не смогли медсестры поставить диагноз. Все вроде у меня было в норме, но от греха положили меня в санчасть.

На следующий день при осмотре меня врачом из-за каких-то непонятных пятен меня отправили в палату к чесоточникам. В палате противно воняло мазью, которой мазались чесоточники. К этому запаху я быстро привык, и мазаться приходилось со всеми. Здесь был один большой плюс, что в эту палату никто не заходил из старослужащих. Нас никто не трогал. Мы жили сами по себе, и были какими-то отбросами общества. Все боялись заразиться этой болезнью. Уборка у нас была одна — это сортир, но меня это устраивало, и в сортире находилось кому убираться. Наконец я мог вздохнуть нормально и подлечиться. Чесотки, видимо, у меня никакой не было. Ничего не чесалось, но чтобы появлялись красные пятна, я колол иголкой руки и чесал их специально.

С чесоткой лежали в санчасти примерно около недели. Ходишь, воняешь вонючей мазью, и к тебе никто не пристает. Даже принимали пищу мы у себя в палате, чтобы не заразить других. Лежало нас в палате человек шесть, и все молодые курсанты. Разговоры у нас были только о еде. Мы составляли планы, как ночью залезть в столовую санчасти, чтобы украсть хлеба с маслом, и нам это удавалось. Один курсант рассказал нам, как его отправляли сержанты на пряниковый завод за пряниками, который находился в пятиста метрах от части. Уж очень мне захотелось попасть на пряниковый завод и обожраться пряников. Вести должен был человек, который там уже был несколько раз. Он знал, как туда попасть и через какую дырку пролезть. Одна была проблема — как не заметно сбежать из санчасти и не нарваться на патруль. Решили вылезать через окно.

После отбоя, подождав, когда все утихнет, мы вдвоем отправились на движения. Вылезли через окно и поползли по снегу к забору. На белье, выданное в санчасти, была накинута только шинель. В сапоги забивался снег. Патруль гулял в ста метрах от нас. Было немного страшновато, но голод превышал все страхи. Незаметно от патруля мы перелезли через забор и уже оказались за частью, шагая по сугробам в поле. Я слышал свой каждый шаг ивой ветра. Где-то вдалеке лаяли собаки. Пока мы шли, мне лезла дурная мысль убежать, а когда поймают, уже хуже точно не будет, посадят меня на губу, подумывал я. В роте я чувствовал себя отбросом общества. Все на меня смотрели с презрением. А в чем я был виноват, что заболел пневмонией и на полтора месяца выбыл из строя. Ни один сержант по-хорошему мне ничего не объяснил и нормально не показал, как надо себя вести в той или иной ситуации. Сочувствия я тоже ни от кого не дождался. Курсанты на меня все смотрели косясь и ухмыляясь. Каждый раз в мой адрес неслись разные оскорбительные реплики. Свой взвод я тянул по показателям назад. Каждое занятие или мероприятие для меня было впервые, или где-то у меня здоровье не позволяло для физических нагрузок. Об этом я шел и раздумывал, пока не дошли до пряничного завода.

Саша, с кем я пошел на движение, все знал. Подойдя к месту, он начал кидать снежки в окно. Женщина, открыв окно, начала ругаться. Мы ей: «Тетенька, дай покушать». Немного покричав на нас, она раздобрилась и кинула нам в пакете четыре пряника, закрыв окно. Саша, посмотрев на четыре пряника, проворчал: «Блин, тетка жадная попалась, как будто у себя из дома их взяла». Мы решили еще раз кинуть снежком в окно, но, увидев кулак и недовольный крик, поняли, что здесь нам ловить больше нечего. Еще раз посмотрев на пакет с четырьмя еще не остывшими пряниками мы без слов поняли, что их сейчас надо сожрать. Я своих два еще теплых пряника съел с такой жадностью. Хотелось еще. Я готов даже был стоять на коленях и умолять женщину, чтобы она нам дала еще, но ловить было нечего.