Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Саша предложил по приходу в санчасть сказать, что нам дали всего по одному прянику. Я сразу отмел эту версию. Зачем нервировать народ. Никто к нам не вышел, и ничего нам не дали. Ребята в санчасти ночью нас ждали и мечтали, что мы сейчас принесем большой пакет и наедимся свежих пряников. Мы шли обратно пустые. Принести четыре пряника и разделить на шесть человек был тоже не выход. И потом еще бы ребята думали, что четыре принесли, а десяток сожрали.

Обратно я шел по полю, уже не думая о побеге из части. Сладость во рту еще присутствовала. Будем выживать дальше, а там будет видно. Если будет невыносимо, место, где перелезать через забор, я уже знаю. Обратно, постучав в окно санчасти, нам открыли, и мы перелезли в окно к себе в стационар. Ребята голодными глазами спрашивали, где пряники. Мы, разведя руками, рассказывали басню, придуманную мной. Ложился я в свою кровать уже сладко.

«Красиво жить не запретишь», — сказал дух, стащив у деда пряник.

Утром, как всегда, после завтрака нас направили на уборку сортира. Очки, конечно, я старался не чистить, были и так добровольцы, но пол в туалете мыть все-таки приходилось. Синяки у меня постепенно заживали, и тело приходило в норму. Нас старослужащие боялись трогать, чесоточников, только если пнут ногой один раз, но это было не смертельно.

За окошком все чаще светило солнышко, снега становилось все меньше, и весна вступала в свои владения. Из пяти месяцев, которые я должен был провести в учебке, оставалось два с половиной. Уж как-нибудь выдержу, думал я, лежа на кровати, но, конечно, о звании сержанта я уже даже думать не мог и был уверен, что мне не дадут из-за больших пропусков учений.

На следующий день мой курс лечения чесотки заканчивался. Ребята начали искать повод, чтобы загаситься. У одного получилось, оказался гастрит. Я тоже этим страдал от этой армейской баланды. У меня был жидкий стул, и я решил сдать анализы. Еще на два дня меня задержали в санчасти. Каждый день был очень дорог для меня. Это лишнее сэкономленное здоровье.

Самочувствие мое практически нормализовалось, и чувствовал я себя хорошо, и мозги работали лучше. Я себя настраивал на позитив. Я должен был доказать, что я нормальный пацан, а не какой-то чмошник.

Выписавшись из санчасти, я получил от каждого сержанта по несколько оплеух, высказав мне, какой я калич и как я вообще попал в армию. Каждый курсант, проходя мимо меня, что-то говорил другому, ухмыляясь. Один курсант, по фамилии Целигцев, был мерзким и скользким. Он мне сразу не понравился, еще когда только мы попали в учебку.

- Ну чего мы опять из- за тебя, из-за чмошника, страдать будем.

Я ему в ответ:

- Ты рот свой закрой, сам ты чмошник.

Он не ожидал от меня такой прыти и решил меня ударить, но в ответ получил более сильный удар. Драка не завязалась, так как сержанты дали команду строиться. Первый день мой после санчасти в роте прошел быстро. Ночью меня поднимает сержант Моляров и дает конспекты, чтобы я переписывал. Каждый сержант, каждый день на разводе должен их был показывать командирам, как он подготовился к занятиям для учения курсантов. Я сразу понял, что это бессонные ночи, увидев, как другие вместо сна пишут конспекты по два-три часа, а бонус только один — освобождение от зарядки.

- Товарищ сержант, у меня вообще почерк плохой, я очень плохо пишу, — оправдывался я.

Моляров мне:

- Да и хрен с ним, с почерком, лишь бы было написано. Переписывай здесь, — говорил мне сержант.

Я, включив дурака, в его тетради начал такие буквы писать, что он просто был в шоке от моей писанины и послал меня спать, ударив меня в челюсть. Для меня это было самым хорошим вариантом, и я довольный лег в кровать.

Утром на зарядке я уже мог нормально бегать. Здоровье позволяло, был от болезни небольшой дискомфорт, но меня это уже радовало. На занятиях: на изготовке к бою, надевании ОЗК (общевойсковой защитный комплект), рытье окопов и так далее — я был новичком в отличие от других. Как меня сержант Башкир учил изготовке к бою, я думал, что у меня расколется голова. Каждая неправильная изготовка, и я получал прикладом автомата по голове. Сначала он бил по каске, надетой на мою голову, а потом, взбесившись, долбил уже по моей голове. За одно занятие я получил ударов в челюсть и в голову раз пятьдесят. Так сержант Башкир развлекался.

Каждому сержанту всегда хотелось надо мной приколоться. Шоу, как правило, из меня не получалось. Я просто тормозил в учениях из-за пропусков занятий, но кому-то, как курсанту Степанову, доставалось больше. Его каждый день заставляли висеть на турнике, чтобы он хотя бы раз подтянулся, и долбили палкой резиновой. Он, конечно, плакал и кричал, что больше не может, а сержанты над ним издевались. Тут сержанты вспомнили про меня, раз я весь больной, то, наверное, тоже подтянуться не могу, думали они и позвали на турник. Подтянувшись раз восемь, они поняли, что со мной эти приколы не пройдут.

Курсант Вистоусов постоянно мне подсказывал, как себя вести, что здесь происходило за мое отсутствие. Он был из деревенской глубинки и немного в жизненном быту тормозил. Товарищей у него в роте не нашлось, и в моей сложной ситуации он меня поддержал, за что я ему был благодарен. Он был простым деревенским пареньком, но, бывало, чудил, что нормальный человек не сделает никогда. Он постоянно вынашивал планы, где раздобыть еду, и со мной этими планами делился. Каждый молодой солдат в свои первые полгода ни о чем больше думать не может, как только о еде. Для каждого обед был праздником. Помимо супа или щей, если это можно было так назвать, выдавали три куска хлеба. На завтрак и ужин по два. Курсант Вистоусов мне рассказывал, что на помойках в открытых консервах остаются остатки, которые можно съесть. Меня еда волновала тоже сильно, но по помойкам лазить и жрать всякую тухлятину — это уже было слитк ом.

На следующий день меня взяли в первый мой наряд по столовой. При первой же возможности я, пока никто не видел, доставал хлеб из кармана, который незаметно запихивал в рот. Наряд по столовой считался самым тяжелым из всех других. С пяти утра и до одиннадцати вечера летаешь без перекуров, выполняя разные указания. В этом наряде был только один плюс, что жрать можно сколько угодно, но одна беда, если будешь часто бегать в туалет, обожравшись, получишь по полной. Все ели и никто не задумывался, что будет потом. После наряда ночью все туалеты заняты. Приходилось или терпеть, или получать от дежурного по роте за обосранный туалет.

После наряда по столовой мы пришли в расположение роты. У меня не оказалось места спать. Мою кровать под двадцать девятым номером периодически забирали в каптерку, и на ней спал ответственный офицер по роте. Как назло, в нашем первом взводе все кровати были заняты. Я всегда ложился на свободную, когда кто-нибудь лежал в санчасти. В этот раз мне не повезло. Чтобы посочувствовать мне и куда-нибудь определить, сержанты надо мной начали глумиться. Я готов был даже спать на полу, лишь бы не чувствовать себя ущербным. Сержанты, конечно же, позволить этого не могли, но целый час они мне подыскивали место. Было одно, и на нем спал местный курсант со второго взвода, который каждые выходные был в увольнении. Он жил по другим распорядкам. Сержанты его не трогали, а он их за это подогревал магарычами. Я прекрасно знал, что если я лягу на его место, то мне не поздоровится. Сержант приказал ложиться на свободную кровать во втором взводе, и мне ничего не оставалось, как лечь. Когда я лег, я уже понял, что сержанты не упустят возможности рассказать блатному курсанту, подстрекая его на очередное мое избиение. И разборки мне стоило ждать к его приходу из увольнения.