Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Как назло, меня от обжорства после наряда по столовой начало тошнить. Бежать я уже в туалет не мог. Накрывшись под одеялом, я начал думать, куда лучше блевануть. Я только успел убрать простынь от матраса, и у меня все полезло. Держа рот, я сначала пытался запихивать блевотину обратно, но от этой экзекуции у меня пошел еще сильный напор, и я наблевал на матрас. Мне стало страшно от мысли, что если кто узнает, что я сделал на чужой кровати местного курсанта, то от меня точно ничего не останется. Сержанты эту тему так подогреют, что издеваться будут надо мной не один день. Все спали, и я потихонечку перевернул матрас. На мою радость, меня пронесло. Никто про это не узнал, но утром, уже на завтраке, стоя в очереди, местный курсант, подстрекаемый сержантами, несколько раз ударил меня в бок и сказал: «Вешайся». Я попытался оправдаться, но ему это было до одного места.

Как было обидно, что я, как ненужный бомж, каждую ночь ходил, побирался и спрашивал, куда мне лечь. Котелок у меня тоже был без ложки. Зубной щетки у меня тоже не было, чистил зубы через раз, и то рукой. Вещевой мешок был самый рваный. За время болезни из моих вещей все, что можно, вытащили и поменяли. Оставалось, наверное, меня определить возле параши. Отношение ко мне было такое.

Старший сержант Стамин вечером после отбоя меня поднял и сует мне свои носки, чтобы я постирал. «Я не буду стирать, товарищ старший сержант», — говорю я дрожащим голосом. Была небольшая пауза. Я этого сержанта боялся больше всех, да и все его боялись, так как от него можно было ожидать чего угодно. Одного удара палкой резиновой по голове со всего размаху, когда я потерял сознание, хватило, чтобы его ненавидеть. В эту паузу было очень страшно. Секунд через пять он мне приказал разбудить курсанта Степанова, который и пошел стирать носки. За период службы в учебке из девяноста курсантов, человек десять стирали носки этому старшему сержанту, и никто ему не отказал. Отказал ему один я, но, может, кто-то еще, о котором я не знаю. Страх он наводил на всех. Из-за того, что я не стал стирать носки, унижений меньше не стало.

После завтрака, как и обещал мне местный курсант, я получил по полной. Били меня вдвоем, вместе с двадцатипятилетним курсантом, которого тоже никто не трогал из-за его возраста. Он был спортсменом и еще хорошо рисовал. У него очень много было заказов рисовать картины. Ни на зарядке, ни на занятиях я его никогда не видел, и уважали и боялись его все, прозвав художником. Меня поражала жестокость, с какой они меня били ногами и локтями в спину. Как не разлетелся мой позвоночник, я не знаю, но после обеда меня повели в санчасть. Я ходил как вставленный, спина не разгибалась. По приходу в санчасть меня спросили, что у меня со спиной.

- Упал, — говорю.

- Ну, давай посмотрим.

Когда медсестра увидела спину, то ей сразу стало понятно. На спине было много синяков и распухших шишек. Медсестра сразу сказала, что за это статья и она обязана доложить. Тогда я уже медсестру начал уговаривать, что не надо это делать, а спина завтра пройдет. Сержанты меня несколько дней гасили от занятий, и боли на спине в позвоночнике постепенно прошли. Я понял, что из-за раздутых синяков спина у меня и ломила. Позвоночник болел еще недели две, но это было не смертельно.

На днях из госпиталя выписали двух курсантов из нашей роты, и привели их тоже раздетых, в драной форме. Кто из госпиталя ни возвращался, у всех все снимали и воровали. Наших больных курсантов стали отправлять в госпиталь только в плохой форме. Мне удосужилась честь поменяться формой на время пребывания курсанта в госпитале. Мою форму уже никто не снимет с него. Я целый месяц ходил в хорошей форме и уже не отличался от других. Но после того, когда вернулся из госпиталя уважаемый курсант, который показывал себя в роте с лучшей стороны, без формы, то ко мне как казалось стали относится лучше, уже понимая, что из госпиталя все приходят раздетыми. Мне удосужилось быть первым вернувшимся из госпиталя без формы, и других так уже как меня не били и не унижали. Сержанты и курсанты уже понимали, что из госпиталя в хорошей одежде не возвращаются, только за исключением некоторых.

Конечно, я был все еще на последних ролях, и приходилось доказывать, что я не хуже других, но десять человек, поднявшихся с первых дней в учебке, которых уважали, в свой круг ни кого не пускали и при первой же возможности пытались задавить. Если я где-то огрызался, то сразу же получал от нескольких человек. Я понимал, что надо было совершать какой-нибудь подвиг, но возможности совершать его не было. Все эти уважаемые десять человек курсантов тоже прокалывались в разных ситуациях. Они были не лучше меня, кроме троих, которые были хорошими спортсменами. Один на один драться из семи человек со мной, наверное, побаивались, потому что с одним начинается перебранка, влезают сразу еще двое.

На одной из утренних зарядок я случайно задел сержанта из другой роты, проходившего мимо. Он меня сразу вытянул из строя и что-то начал объяснять, схватив меня за китель. Я ему: «Руки свои убери», — уже заведенный. Он почему-то их убрал. Это был мой шанс подраться с сержантом и подняться в глазах других, но подбежал сержант Башкир и стал словесно разбираться сам. Героя из меня не вышло. Но если я ему бы зарядил кулаком поносу, то отношение ко мне увеличилось в разы. Я этого, конечно, хотел, но обстоятельства немного не сложились. Конечно, мне бы было потом плохо, что я поднял руку на сержанта, но это было бы лучше, чем терпеть разные унижения от своих сержантов и курсантов, и относиться ко мне как к отбросу.

Я считал каждый день, когда я отсюда уеду. Мне было безразлично, дадут ли мне звание младшего сержанта или останусь я рядовым. Я просто ненавидел эту часть и всех сержантов. Как-то наш командир роты назначил соревнования по бегу на один километр. И здесь у меня появился шанс доказать, что я не больной калич, который ничего не умеет. Я прекрасно понимал, что если я в классе и в футбольной секции был лучшим бегуном, то я буду одним из лучших и здесь, если позволит здоровье. Надрать курсантов и сержантов для меня дорого стоило в этот момент, и я прибежал первым с большим отрывом. Офицеры и сержанты были в шоке. «Ты же больной калич, как же ты смог прибежать первым?» — недоумевали они.

Здоровье мое улучшалось. Как-то на соревнованиях по кикбоксингу между батальоном всех разбили по парам. На меня сержанты посмотрели на худого и решили вообще не выставлять. Я подошел к сержанту и попросил, чтобы мне нашли тоже пару, и сержанты меня и поставили с высоким на полголовы и здоровым, смеясь, что меня сейчас прибьют. С моим малым весом, а было во мне где-то шестьдесят килограмм. После болезни я так и не мог набрать вес, который был на гражданке, и ел я все подряд с хорошим аппетитом.