Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Махись застыл неподалеку, исказив не только лицо, но всю голову так, что неясно, где нос, а где ухо. Кул прошел мимо него к Озею, не с первого раза – мешали лук и колчаны, которые он выпускать не собирался, – выдернул саблю из ножен и, почти не глядя, рубанул по стреле.

Рука Озея соскользнула с обрубка, точно шапка снега с еловой лапы.

Озей, замычав, повалился в траву и просто лежал, глядя в небо и пытаясь хоть что-нибудь понять в том, что происходит, как быть дальше и зачем так и таким быть. Кул стоял рядом, покачиваясь и сипло дыша. Когда дыхание у него выровнялось, он повертел в руке лук – колчаны закачались на ремнях, – и протянул его Озею со словами:

– Стрелять умеешь?

Озей с трудом сел и молча вперился в пробитое запястье. Дыра была мерзкой, но уже почти не кровоточила, хотя сам затянуть ее Озей не смог бы – это только женщины умеют. Дойти бы еще до них – сквозь вёрсты, лес, хищных медведей и совсем хищных кучников.

– Ну да, – сказал Кул, равнодушно отводя глаза от раны.

Вопреки ожиданиям Озея, он не бросился перевязывать Озея, не стал предлагать ему помощи, даже не стал объяснять, как здесь оказался так быстро и так вовремя. Он всматривался и вслушивался в лес.

Озей спросил:

– Он мертвый?

Кул посмотрел на лучника, пожал плечом, подцепил кончиком сабли глазок ножен и медленно, но довольно лихо вдвинув в них клинок до середины, обронил оружие рядом с Озеем.

– Тогда с этим будешь.

Озей гадливо покосился на саблю и сказал:

– Я не умею.

– Жить захочешь – научишься, – отрезал Кул.

Он повертел в руках лук, поднял перед собой и с переливчатым треском натянул тетиву. Тетива, хлопнув, сорвалась. Кул непонятно выругался, тряся пальцами, и застыл.

– Акол, – донеслось со стороны лучника.

Рядом с телом стоял кучник. Очень старый и странновато одетый – слишком тепло и слишком обильно, особенно для леса, который не терпит длинных плащей, широких штанин и торчащих из шапки и пояса лоскутов. Впрочем, неспешный ход оберегает такие излишества от строгости леса, а старик вряд ли мог ходить споро. Однако же сюда он добрался, скорее всего, издалека и в сжатые сроки. Удивительно, подумал Озей, не понимая, что все это время пытается здоровой рукой и не выронить ухваченную за ножны саблю, и обнажить клинок.

Старик медленно и криво вставил в край рта короткий блестящий стебель, и тот заныл тягостно и низко. Кул вздрогнул. Озей вздрогнул тоже, потому что и звук, и все вокруг было неслыханным, невиданным и совершенно не подходившим друг другу.

Доныв, старик кивнул, медленно сунул стебель за пояс и повторил:

– Акол.

И Кул вышел из оторопи.

Он нагнулся было за саблей, но тут же выпрямился и медленно пошел к старику, так и держа правую кисть перед грудью. Колчаны, свисавшие на ремнях с левого кулака, чиркали по высокой траве в такт шагам. И в такт шагам старик, задрав рукав, разматывал тряпку на левом предплечье.

Тряпка упала, когда Кул подошел вплотную. Старик снял с предплечья пучок похожей на полынь травы, который прихватывала к коже тряпка, и медленно поднял его к лицу Кула. Кул опять замер. А старик отчетливо и без остановки, на одном выдохе сказал очень длинную фразу, похожую на строчку неправильной песни, непривычного размера и на непонятном языке – если бывает такой язык, конечно.

Кул качнулся, колени его подогнулись. Старик подхватил его под руки, будто имел силы удержать, если бы Кул повалился всерьез.

– Кул! – сказал Озей и встал, опираясь на саблю.

Кул постоял на полусогнутых ногах, выпрямился и странно, по-совиному, повел головой справа налево, краем глаза зацепив, кажется, даже Озея. Он сделал два четких шага назад и что-то сказал старику. Старик кивнул.

Кул перехватил колчаны правой рукой и, наклонившись, осторожно положил их в траву, а когда разогнулся, с пальцев его свисала стрела, небрежно прихваченная близ оперения.

– Кул, – неуверенно позвал Озей.

Кул кивнул и уже знакомым Озею, хоть и совершенно чужим Кулу быстрым замысловатым движением наложил стрелу на тетиву вскинутого лука и с коротким хлопком послал ее в грудь старику.

Стрела вошла в грудину почти до оперения.

Озей охнул. Ноги его ослабели.

Старик тоже охнул, но как будто с удовлетворением, обронил полынь и, сморщившись, повел пальцем в сторону лучника. Кул, коротко нагнувшись, тем же ловким движением выдернул стрелу из колчана, наложил на тетиву и всадил ее в затылок лучнику. Лучник чуть дернул ногами.

Озей застонал и, шатаясь, побежал к Кулу, почти ничего не соображая, но все равно увидел и услышал, как старик улыбнулся, закрыл глаза и сказал, падая:

– Аколым.

Оказывается, они умели улыбаться.

Любой на месте Фредгарта сразу понял бы, что две первые новости гибельны, а третья несущественна. Фредгарт сразу понял, что две первые новости страшны, а третья смертельна.

Все зерно, горох и масло на складах Вельдюра, принадлежащих Фестнингу, лицензированным монастырям и гильдиям, обратились в синюю плесень, а все казенные колодцы окончательно утратили годность: вода в них стала черной, как деготь, и горькой, как желчь. Такой была первая новость.

Вторая – кочмаки наконец договорились с аварами, саками и склавами о том, что берут под совместный контроль все торговые пути в союз вольных городов, как сухопутные, так и через Дун и Дунипер.

Обе новости Фредгарту принес Кинеок, тощий гельский купец, выросший до третьего всадника Вельдюра, но так и не разучившийся мерить богатство деньгами и складскими запасами. Он был близок к панике и почти кричал, что совет всадников должен собраться прямо сейчас. Фредгарт даже не стал пробовать успокоить Кинеока, просто выпроводил его, обещав поддержать и созыв совета, и любое чрезвычайное решение, от изъятия всех съестных припасов на территории Вельдюра и прилегающих земель до введения нормированного отпуска хлеба и вина, а также сгона всех трудоспособных горожан в работную армию, занятую заготовкой дикоросов, рытьем колодцев и любой ерундой, которая отвлечет благородных мастеров от исступления.

Первый всадник не рассматривал решения, просто поддержанные Фредгартом, он принимал решения Фредгарта, а Фредгарт суетиться не собирался.

Третью новость принес Вильхельм, майор хранителей, которого Фредгарт просил сосредоточиться на мало кому до последнего времени интересных движениях степных дикарей. Про договор кочмаков он сообщил Фредгарту еще накануне, и тогда же они решили, что никакая блокада, война или напасть на юге не может считаться бедой, пока существует Великий путь через Рав. Теперь беда проявилась с предельным размахом.

– Степняки пошли на равских колдунов, – сказал Вильхельм. – Предельно тайная, очень сложная и безумно огромная экспедиция, колдуны против колдунов. Никто не знает подробностей; если сложить крупицы, получается примерно так: у них всеобщий призыв, войска собираются чуть поодаль от ничейных земель на севере и ждут, пока пройдут малые колдовские отряды. Отряды идут волнами, пешком. Старики, следом воины – малыми отрядами и с минимумом оружия, постольку, поскольку колдовская земля будет их пускать. Если пускает, занимают прибрежные деревни, всех мары вырезают или берут в рабы. Ну и берут под контроль Великий путь.