Велько Петрович - Избранное

1905

Перевод Н. Вагаповой.

Герой этого рассказа — если вообще можно назвать героем ничем не примечательное двуногое существо, занимающее под солнцем лишь столько места, сколько ему оставили окружающие, и зарабатывающее лишь столько, сколько осталось от других, — немного сутулый, немного раскосый, немного запинающийся, не много на своем веку прочитавший книг, смуглый и тихий канцелярист.

Итак, герой этого рассказа, господин Райя Болманац, как мы уже сказали, канцелярист. Ему принадлежали: преждевременно увядшая жена с большим животом, который ни в коем случае не ласкает взор, трое детей, или, как говорит Райя, детишек, и порыжевший макинтош, который вместе с выгоревшим котелком могли бы отпраздновать свою серебряную свадьбу. Дети его — это две девочки и — младший — сын. Сыну исполнилось шесть лет, и у него был рахит. Рахит маленького Митицы, собственно, и явился причиной того, что господин Райя испытывал такую преданную любовь к своему макинтошу, а госпожа Марта так ненавидела свое клетчатое пальто, хотя вот уже семь лет бессменно носила его, приспосабливая к капризам времен года. Мы можем тут же перейти к сути дела, заметив лишь еще, что господин Райя вовсе не чувствовал себя таким забитым и несчастным, как это по своей врожденной чувствительности мог бы вообразить себе молодой сербский читатель (а разве, кроме молодого, будет кто-нибудь читать этот рассказ?). Словом, господин Райя не был яркой индивидуальностью. Был он и не глуп и не умен. Думал очень редко. Принимал факты такими, какие они есть. Не трудился искать их первопричины. И если иногда в канцелярии ему доводилось засмотреться в окно на соседский голубятник и он начинал размышлять о брачной афере своего шефа, пытаясь найти формулу счастливой семейной жизни, или вообще пробовал подумать о чем-либо в этом роде, то в конце концов крутил головой, так как окончательно запутывался и, не находя выхода, ощущал собственное банкротство.

— И что это я ломаю голову над вещами, которые и поумней меня люди не смогли как следует утрясти и устроить? — И потом спокойно продолжал свою обычную жизнь, состоящую из наблюдений и рефлекторных и вегетативных движений — без эмоций, без радости и без особых страданий.

Даже искривленные кости сына — а Райя был любящий отец — и жалкая, неизвестная судьба мальчика не вызывали у него отчаяния. Когда сын, ковыляя, выбирался на улицу поиграть с ребятишками, но вскоре отходил в сторонку, так как не мог равноправно участвовать в игре, мать, наблюдавшая за сыном вместе с Райей в маленькое, полуразбитое окошко, начинала тихонько всхлипывать. Райя, надо признаться, тоже вздыхал, отходил от окна и принимался мерить крупными, трагическими шагами комнату из угла в угол, но по сути дела не чувствовал, подобно жене, глубокой боли и тоски, он никогда трезво не оценивал свое жалкое положение и поэтому не сознавал своего несчастья. Он был беден, но не несчастен. Может быть, он просто отупел и свыкся со своей участью, так как жизнь с самого детства слишком часто его била.

А теперь коротко расскажем о совсем обычном, но все же любопытном происшествии.

Когда господин Райя Болманац, надев свой котелок, вышел из канцелярии, он слегка зажмурился от света, кашлянул и сплюнул. Потом поморщился, ибо почувствовал, что голову сдавило, а во рту неприятная горечь. Так с ним случалось всегда, когда на обед была капуста. А что поделаешь, приходилось есть капусту, да еще два дня в неделю.

Господин Райя, следовательно, направился домой, намереваясь попросить у жены стакан полынного настоя; а меж тем он обтер платком потрескавшиеся губы и улыбнулся, глядя на свои честные пальцы, желтые от табака и черные от чернил. Придя домой, он хотел тут же окликнуть жену, но вспомнил, что она этого не любит. Поэтому он прошел в комнату. Там было пусто.

— Марта, Марта!

Никакого ответа. Он разозлился, а отчасти и обрадовался — теперь можно будет с полным основанием упрекнуть ее за то, что оставляет дом без присмотра. Но, войдя в кухню, он заметил сына, увлеченного игрой в шарики; сидя на корточках в углу, мальчик что-то бормотал и тоненькими, бледными пальчиками закатывал шарики в ямку.

Райя подошел ближе и стал смотреть. Сын не видел его и продолжал играть, разговаривая сам с собой. Было похоже, что каждому шарику он дал имя, потому что ласково уговаривал их и подбадривал, как друзей. Один пестрый стеклянный шарик он явно предпочитал всем остальным и дал ему кличку «Орлик». Посылая его в ямку, он весь подавался вперед, моргал, стискивал зубы, задерживал дыхание, старался изо всех сил. Другие катал, как придется. Он явно хотел, чтобы победил любимец. Когда пестрый побеждал, он поднимал его с полу и целовал. Отец улыбался, забыв отругать сына за то, что тот остался дома один и не ушел к соседям, забыв спросить, где мать. Он улыбался, и ему было приятно, что сын так увлечен игрой. А у мальчишки даже личико похорошело; он вдруг стал похож на мать, какой она была в молодые годы, и отец почувствовал теплоту в сердце и прилив любви, заставивший его нагнуться и поцеловать сынишку. Тем временем его внимание все больше привлекала сама игра. Он быстро уловил, что мальчик по-особенному относится к пестрому шарику и играет пристрастно. Пестрый шарик, в отличие от других, был стеклянным, но Райе он показался на редкость уродливым — слишком много в нем было желтого и красного, да еще и зеленого. Нет, он просто отвратителен, твой Орлик! Но как раз это, по-видимому, и нравилось Митице. Господин Райя смотрел и все больше включался в игру, как заправский болельщик, и все больше ощущал несправедливость мальчика. Он уже интуитивно возненавидел этого стеклянного подлеца и явно симпатизировал другому, обычному каменному шарику синего цвета. Да ведь и играть им легче. Он больше, тяжелее, и его проще посылать в ямку по щербатому земляному полу. А Митица катил его не целясь, кое-как, словно нехотя, предпочитая стеклянный; а когда мальчик в довершение всего поднял своего любимчика-победителя и в награду поцеловал, отец подскочил и крикнул:

— Постой-ка! Так не годится!

Ребенок вздрогнул, испуганно взглянул на отца и, решив, что тот хочет запретить игру, невольно прикрыл свое богатство руками. Но отец уже присел возле него и серьезно сказал:

— Этот твой стеклянный никуда не годится. Давай играть вместе. Чур, я синим, вот увидишь — он лучше!

Митица с радостью согласился. Игру начали внимательно и корректно. Отец недоумевал, почему у него все получается не так просто, как он предполагал. В то же время он уже завидовал ловкости и сноровке своего маленького пузана. Глаз хороший и бросок точный!

Они состязались молча и с полным азартом. Отец, сидя на корточках, подпрыгивал, как лягушка, высовывал язык, целясь, прищуривал глаз, наклонялся к шарику, дул на него, желая остановить в нужном месте, а к тому же начал даже переступать линию, с которой катили шары. Но и мальчуган не дремал и строго требовал соблюдать правила: пусть-ка уважаемый папочка играет честно и не жульничает. Господин Райя огрызнулся, стал оправдываться, но, увидев, что малыш несколько раз подряд удачно попал в цель, начал его злобно подначивать: