Велько Ковачевич - Молодой лес

Не упрекайте меня за эту любовь: она прекрасна… В ней и страстное желание, и грустная зависть… И целомудренное блаженство.

Среди военных записок партизанского командира Боры-Испанца была найдена большая тетрадь с надписью: «Только для архива».

Белый Верх не относится к выдающимся вершинам горного массива Витуны, но он каждому бросается в глаза своим расположением и тем, что с него открывается прекрасный вид. Взгляд простирается далеко, дальше, нежели с многих окрестных, более высоких вершин, особенно к северу, где гористая местность постепенно переходит в закрытую котловину. И Белый Верх приобрел важное значение: в войне что только не становится важным!

Сохранится ли за Белым Верхом это значение, полученное им во время войны? Ему уже надоела эта военная свистопляска. Целый месяц на нем то мы, то противник. Но удивительно, что за самую вершину мы не дрались ни разу. Просто непонятно: ни капли человеческой крови не упало на нее. Вершина без выстрела, добровольно, словно исключив себя из военной игры, склоняется то перед нами, то перед ними.

Ни на одной другой вершине Витуны я не чувствую себя так, как на этой. Не знаю почему, но здесь меня охватывает чувство гордости. И каждый раз, расставаясь с ней, я ощущаю в душе какую-то пустоту. Она стала чем-то бо́льшим, нежели моя слабость, и я никак не могу, не хочу ее обойти. Выбираю себе такие дороги, пусть они будут более запутанными и длинными, откуда я увижу Белый Верх. А как он красив издалека, как тянется своим белым куполом к небу! Кровь ему не к лицу. Разве можно такой красоте причинить боль? Он создан не для войны, а чтобы радовать глаз, чтобы его прелесть не осталась незамеченной.

Эта красота влечет меня, напоминая о другой, которая смутно вырисовывается, как что-то пережитое другими людьми, прочитанное мною в книгах, а может быть, просто как воспоминание о моих днях перед Испанией. Не знаю почему, эта вершина раскрывает всего меня, но не такого, какой я теперь, а иного, каким я бы мог быть, каким бы хотел стать.

Какое счастье, что нет таких других вершин, влекущих тебя в иное течение жизни, отнятое войной. Избегай их, чтобы они не мутили твою душу, не завлекали, не уводили тебя. Но я могу отказаться от всего, только не от Белого Верха. Мне кажется, что вместе с этой вершиной я лечу куда-то ввысь. Задумываюсь и забываю, что идет война, в мыслях я заменил ее настоящей жизнью, такой, какой еще нет, но какая ждет нас в будущем. И я позволяю мыслям уносить меня в эту иную жизнь. А настоящее, какое я сейчас вижу у вершины, — это выстрелы, пожары в долине. И чего иного можно ждать, если оно, настоящее, только такое? Белый Верх пропах порохом, дым закрыл звезду, которой я увенчал эту вершину. Да, и Белый Верх стал воином. Значит, и я должен встрепенуться, быть ближе и к жизни, и к самому себе, такому, каков я есть, а не придуманному.

Так она, эта вершина, поднимает и опускает, опьяняет и отрезвляет каждый раз только ей одной свойственным способом, втягивая в войну.

Я стремлюсь к ней и не хочу заменить эту вершину никакой другой. Едва дождавшись восхода солнца, направляю на нее бинокль, чтобы взглядом охватить ее склоны. Из-за Белого Верха я надоел штабным связным. Мои связные, очевидно, не любят ни эту, ни другие вершины, на которые приходится взбираться пешком. Ничто не влечет их к вершине, разве только приказ или необходимость укрыться от огня.

Сегодня я не стал приказывать идти за мной наверх, хотелось, чтобы бойцы сами предложили подняться туда. Я разрешил отдых у подножия, чего раньше никогда не делал, но они, к моему удивлению, не сели. Как бы примеряясь, они смотрели на вершину.

— Ну как, согласны наперегонки до верха? — спросил я.

— Как прикажешь, товарищ командир, — ответил за всех пятидесятилетний Лажо.

— Сегодня не приказываю.

— Тогда я за вами по мере сил. Мои годы не для таких состязаний.

Остальные согласились.

— А не поспорить ли нам? — спросил Лажо.

— Зачем?

— Без этого гонка не стоит и ломаного гроша. В Америке на бегущих лошадей делают ставку. Предлагаю: тому, кто придет первым, все дадут по две сигареты.

Ребята согласились и дали Лажо по две сигареты для победителя.

— Знаете, товарищи, давайте лучше так: если я угадаю, в каком порядке вы доберетесь до вершины, все сигареты достаются мне. Если не угадаю — победителю.

Согласились и с этим.

— Давай твои прогнозы.

— Значит, так: Испанец, Глухой, Младен, Ивица. Встаньте в шеренгу один рядом с другим. Так по-американски, независимо от того, бегут лошади или люди. Стоят неподвижно, как каменные. Боже упаси кому-нибудь выйти вперед хоть на пядь. Если их много, стреляют из пушки. Когда их столько, сколько вас, дают выстрел из пистолета.

— А как намереваешься дать старт ты, Лажо?

— Ничего не остается, как считать до трех. Лучше, конечно, если бы можно было выстрелить.

— Можно, можно. Стреляй.

— Что ты? Забросают нас минами.

— Стреляй, пусть забрасывают. Погибаешь ведь не от каждой.

— Лучше не дразнить черта. У нас и без этого много забот.

— Ничего, подразним, раз уж ты затеял эту игру. А там пусть разносят хоть всю гору…

— Ты затеял, а не я.

— Да, но организация твоя.

— Хорошо, хорошо. Значит, по-американски.

— Не слишком ли ты, Лажо, американизировался? Что-то подозрительно.

— Да нет, ей-богу, просто к слову пришлось.

Лажо построил нас, снял винтовку, щелкнул затвором и прицелился в противоположную от выстроившейся шеренги сторону.

— Ты что, боишься? — крикнул я. — Стреляй!

Лажо выстрелил. Мы бросились бежать изо всех сил. Я было вырвался вперед, но Глухой первым добежал до тропинки, схватил меня за воротник и потянул назад. Я выругался, но он и не обернулся. Бегу за ним шаг в шаг, хочу схватить его, чтоб отплатить. А он все время придерживает ветки и отпускает их так, что они свистят возле моих ушей. Несколько раз ветки стегнули меня по лицу. И только возле самой вершины, на открытом месте, мне удалось схватить его за пояс и задержать. Но не успел я его обогнать на шаг-два, как он снова поймал и потянул меня. Несколько последних метров мы бежали нога в ногу. Все же первым дотронулся до пика я. За мной на вершину взбежали остальные бойцы в таком порядке, как и предсказал Лажо.

— Слушай, Испанец, — обратился ко мне Глухой, — если ты так же ловко командуешь, как бегаешь, незачем было ездить в Испанию. Действительно, как на конных состязаниях.