Велько Ковачевич - Молодой лес

В селе все оживились, будто только и ждали этого знака. Вдоль стен и в окнах показались красные платки, покрывала, женская одежда — все красного цвета. Среди этой алой пестроты не было ни одного настоящего флага, кроме того, что появился на одиноком доме Сильного. Он выделялся среди всех этих лоскутов, как выделялся среди сельских домов дом Сильного.

Улицы ожили, наполнились гомоном и пением людей. Надтреснутый голос разбитого колокола звал всех на улицу. Толпы шли на площадь к дому Сильного.

А дом стоял, спокойно ожидая, когда к нему приблизится людской водоворот. Очутившись на площади, в тени дома, толпа начала замирать, утихать. Глаза людей были устремлены на грозно возвышающийся дом и алое знамя. Люди замолчали и замерли. Кто-то из передних рядов попятился назад. А дети, кучкой стоявшие между домом и толпой, отбежали в сторону. Отражаясь в окнах первого этажа, толпа казалась плотнее, грознее, чем была на самом деле.

Лесоруб Младен с топором на плече вышел из толпы и направился к дому. Он остановился под флагом, снял с плеча и прислонил к стене топор, обеими руками ухватился за свисавшее полотнище и рывком дернул его. Взметнувшись, оно затихло в его руках. Смяв флаг, дровосек бросил его в толпу.

— Правильно! — послышались голоса. — Смерть предателям! Они теперь хотят спрятаться за красными флагами! Пусть вывесят тот, что торчал до сегодняшней ночи! Проклятье Сильному! Бейте камнями!

Разъяренная масса схватилась за камни, но в этот миг, прежде чем успел полететь хоть один камень, в окне, из которого до этого свисал флаг, появилась девушка. Она стояла как изваяние, и лицо ее белело в проеме окна. Передо мной словно ожила картина великого мастера, на которой воедино слились женская красота и женская храбрость. Не мигая, смотрела девушка на людей, охватывая взглядом всех. Так иногда смотрит на тебя человек, нарисованный на картине. Его взгляд находит тебя, где бы ты ни стал. Под взглядом девушки толпа затихла, люди опустили глаза. Наступила тишина. Только дробный стук падавших из рук камней нарушал ее.

В тот момент я был на стороне девушки в окне, боялся за нее, восхищался ею, завидовал ее мужеству. Только бы не пришла в себя ошеломленная толпа и не выместила на ней свою ярость.

Тонко уловив момент, когда люди становятся слабыми, когда ярость переходит в стыд, когда силу побеждает разум, девушка выскочила из дому. Задержавшись на секунду в дверях, она взглянула на опущенные головы и бросилась туда, в середину толпы, над которой на полголовы возвышался лесоруб Младен. Толпа расступилась перед девушкой, уступая ей дорогу, подобно тому, как до недавних дней уступала путь ее отцу, когда тот наскакивал на людей во всем своем величии и бешенстве. Подойдя к лесорубу, она положила ему руку на грудь и жестко спросила:

— Почему сбросил знамя, Младен? Я его сшила, я и повесила. Верни знамя! Немедленно! Верни! — Она обеими руками схватила его за ворот и не отпускала до тех пор, пока перед ней не появилось измятое, испачканное полотнище. Взяв его, девушка так же стремительно вбежала в дом. Вниз по стене снова скользнуло алое полотнище и заколыхалось на ветру.

Толпа загудела, словно только сейчас пришла в себя.

— Мы не продаемся за такие мелкие деньги, Весна! — язвительно бросила какая-то женщина.

— А я ничего не продаю, — отрезала Весна в ответ.

— Доверие не покупают! — отважился крикнуть один парень.

— Кто покупает, тот не заслуживает его. Такого доверия мне не надо.

— Отцовская кровь! — послышался из толпы еще чей-то голос.

— Отцовская ли, чертячья ли, но посмейте только снять флаг! — добавила она, захлопывая окно.

— Жаль, что такого отца дочь! — раздались голоса.

Девушка вышла снова. Теперь она шла спокойно, даже слишком сдержанно. Остановилась недалеко от меня. На ее лице больше не было следов превосходства. Глаза ее уже не сверкали гневом. Она казалась одинокой, да, в сущности, она и была такой. Она словно стеснялась встречаться взглядом со смотрящими на нее со всех сторон односельчанами. Перед оправившейся толпой Весна была одинока. Я даже немного испугался за нее. Мне было жаль, что она сейчас не такая, какой я ее видел в окне. Я вообще боюсь женской чувствительности, боюсь женских слез. И если бы Весна сейчас заплакала, слезы обратили бы ее победу в поражение. «Не сдавайся, Весна, — твердил я про себя, — не падай духом, подними голову, срази их взглядом, как тогда, из окна». Словно услышав мои мысли, Весна чуть подняла голову. В ее черных глазах я не заметил ни предполагаемых слез, ни страха. Только слабая улыбка заиграла на ее лице.

— Жаль, что такого отца дочь, — снова произнес кто-то за моей спиной.

— Да, жаль, что такого отца дочь, — повторил другой так, чтобы девушка услышала.

— Да здравствует Бора-Испанец! — раздалось возле меня.

Не успев понять, чем вызван этот незаслуженный клич, я взлетел над толпой. Крепкие руки лесорубов и возчиков, которые я чувствовал всем телом, подняли меня над множеством голов, движущихся где-то внизу, подо мной, подобно бурлящей реке. Все перемешалось: небо, земля, люди. Я, как на качелях, то взлетал, то падал. Когда меня поставили на землю, все вокруг меня продолжало вертеться. И первым человеком, которого я узнал, была Весна. Мы стояли с ней плечом к плечу, почти касаясь друг друга.

Какая-то старая крестьянка протиснулась между нами, раздвинула нас руками и прошептала мне:

— Посмотри, как эта отцова дочь притиснулась к тебе. Думает, что ты ради нее приехал из Испании!

— Не бойся, — ответил я, глядя поверх головы старухи на Весну. Она тоже смотрела на меня. Что-то в ее взгляде напомнило мне юные годы, когда я был одинок, и безгранично верил людям, и требовал от них доверия к себе.

Толпа двигалась, увлекая нас. Но мы с Весной оставались все на таком же расстоянии друг от друга. Потом меня оттеснили в сторону, но вскоре мы снова оказались рядом.

Я не мог оторвать от нее взгляда и даже не встал в хоровод, боясь, что потеряю ее, если пойду танцевать. А может, я боялся, что она встанет в круг рядом со мной?

Празднество не утихало, словно в войне уже сделан последний выстрел. Как будто этот небольшой освобожденный клочок земли не был совсем рядом с дулами орудий, скрытых за соседним пригорком, и под грозящим небом, куда еще нацелен не один наш ствол. Люди, забыв обо всем, жили только сегодняшним днем, но я больше не могу делить с ними эту радость. Думаю о тропах, опутавших село, о небе, к которому поднимаю голову при каждом ударе бубна. В моей голове скрежет танковых гусениц, гул самолетов, движущиеся колонны, наступающие шеренги солдат. Я вижу, как падают люди, и меня охватывает страх, когда думаю о том, что может случиться с этим народом, в эту минуту охваченным восторгом.