Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Хотя на улице светило солнце, в комнате царил полумрак. Только портрет Григоре выделялся белым пятном на стене. Урматеку постарался усадить молодого барона под этот портрет. Получилось так, что Урматеку для большей уверенности поместил Буби в круг воздействия этого тайного талисмана, который, как твердо верил Янку, помогал ему в делах и во всей жизни, посвященной расчетам и наживе. Сам Янку сел в тени, чтобы удобнее было смотреть на собеседника. Как всякий скромный человек, оказавшийся в щекотливом положении, Буби напустил на себя поначалу строгий и холодный вид. Говорил он медленно, цедил слова. Урматеку выжидал. Он не прерывал Буби, но и не помогал ему. Он чувствовал, что постепенно воодушевление самого говорящего растопит напускной ледок. И действительно, Буби, желая убедить Урматеку, незаметно вошел в раж, хотя и давал себе зарок никак не обнаруживать ни своих чувств, ни убеждений, ни энтузиазма, ни пристрастий. Спустя некоторое время Урматеку больше его не слушал. В этом не было необходимости. Он следил только, как звучит речь, за ее падениями и подъемами. Это была верная путеводная нить! Он покачивал головой и, глядя Буби в глаза, знал, где поддержать говорившего, где проявить внимание и одобрение. Когда же Урматеку понял, что молодой человек, желая убедить его, никак не может выпутаться из своей пламенной речи, он, разумно и тонко выбрав интонацию, чтобы в ней звучали и восхищение, и одобрение, и суровость, воскликнул:

— Прекрасно! Просто замечательно!

Янку принялся расхваливать свежую идею построить фабрику, говоря, что тут же уловил остроту молодого ума и воздействие заграницы. Ни ему, ни старому барону и в голову бы не пришло ничего подобного! Но самую большую радость в теплых, проникновенных словах Урматеку выразил по поводу того, что Буби, почувствовав свое призвание и свой долг, взял на себя труд и ответственность за усовершенствование управления имениями. Янку говорил это с такой убежденностью, что в душе Буби растаяли напряженность и предубеждение, которые он испытывал с самого начала. Молодой человек был просто сражен подобным пониманием. Продолжая разговор, который становился все оживленнее. Буби постарался избавиться и от своих ошибочных впечатлений, и от предвзятых суждений других. И вновь он ощутил несовершенство и странность человеческой природы, но теперь уже думая не только об Урматеку, но и о самом себе.

Первым, кто вернулся к сути дела после длительного плавания в море общих слов, где так привычно чувствовал себя Буби, был, конечно, Урматеку.

— Значит, — заявил он, — нам нужно четыреста тысяч леев! Для нас это очень много, но барон Барбу выложит, не почувствует! И все-таки денег у нас нет. Ты, господин Буби, советуешь продать Зидуриле и Глиганул! Это неплохо — хозяйствовать там действительно трудно. — Тут он остановился и, восторженно хлопнув молодого человека по колену, воскликнул: — И все-то ты знаешь! Про земли ты, конечно, от барона Барбу узнал. Он, наверно, сам того не желая, обронил словцо, а ты, прыткий, тут же и подхватил!

Буби так упивался пониманием со стороны Урматеку, что не замечал ни испытующего взгляда, ни насмешки в голосе. Молодой барон только слушал, ожидая, что еще скажет деловой человек, который, как он с радостью отмечал, начинает поддерживать его планы. Если это так, дело сделано, и он выйдет победителем! Чего не ощущал Буби, так это сопротивления. Он не только не боролся с Урматеку, но все шло так, словно замысел принадлежал не ему, Буби, а Янку. А самое главное, Буби не чувствовал (ибо это было сделано с подлинным знанием человеческой природы), как ловко его обвели вокруг пальца, после чего недоверие его к Урматеку напрочь исчезло, чего нельзя было сказать о настороженности хитроумного Урматеку.

— И все-таки, — заговорил Урматеку вновь, — продавать жалко! Ты еще молод и не знаешь, как трудно отвыкать от того, чего вернуть уже нельзя. Ведь если что уходит, то уходит навсегда! Я знаю, что вместо двух захудалых имений будем иметь фабрику. А если будем иметь и то и другое, разве не лучше? Если как следует пораскинуть мозгами, не такое это несбыточное дело!

Такая приятная неожиданность заставила Буби восхититься Урматеку. Ему довелось выслушать мнение всех (за исключением отца) об Урматеку, и вот наконец-то он понял, насколько прав старый барон, полностью доверившийся уму этого человека.

Полагая, что Буби не до конца все понимает, Янку продолжал:

— Само собой, я думаю, как же быть с этими имениями. Продавать или не продавать. А что, если взять какое-нибудь из больших боярских имений со степным черноземом да заложить за кругленькую сумму. Земля-то все равно нашей останется. Она только денежки принесет, которые нам нужны. Бобешть, Бэлэшоень, Попешть, Виделе… сколько их там? Можно любое! Только пусть барон Барбу сам укажет.

Такое блестящее практическое решение вопроса, к тому же трогательная забота об их имуществе наполнили сердце Буби глубокой признательностью. Только сейчас Буби заметил, насколько изменился Урматеку с тех пор, как он в последний раз был на родине. Встреча в Джурджу, столь краткая, была не в счет, к тому же там мешала Журубица. Буби по натуре был таков, любая радость могла заставить его забыть обо всем. На этот раз даже внешний вид Урматеку ему понравился. Перед ним был прекрасно одетый господин, говоривший сдержанно, ясно и, самое главное, дельно.

Все прежние предубеждения против Урматеку казались теперь Буби детскими и беспочвенными.

Заметил и Янку, какое впечатление он произвел на молодого человека. И, чтобы подкрепить его, торжественно произнес:

— Деньги мы дадим! Для того мы, старики, и существуем на свете, господин Буби! Дадим непременно. Ты всех поднимешь на ноги и дело пойдет!

Янку замолк, словно давая понять, что вопрос этот ясен и говорить больше не о чем. Если бы Буби потребовал уточнений, стал входить во всяческие подробности, он показал бы себя человеком деловым, опытным и умным, а вовсе не тем птенцом, каким был на самом деле. Но все развертывалось так, как хотел того Урматеку, и закончилось тогда, когда он поставил точку. Вконец очарованный, Буби даже не подозревал, какую опасность таило для него это согласие. И доверительно, по-дружески попросил:

— Так ты скажи тогда папе, о чем мы с тобой договорились.

Была в этой просьбе и радость, что дело кончилось добром, и гордость, что он все-таки взял верх, и вместе с тем опасение, что, если он будет говорить с отцом о сдаче земли в аренду, разговор может кончиться неудачно. Буби устал от напряжения и размышлений. Урматеку уловил это и усмехнулся. Что, однако, осталось неведомым опытному дельцу, так это душевное влечение молодого человека к Катушке, которое он хранил про себя в глубокой тайне. К ней-то Буби и отправился. Он был уверен, что именно ей и следует поведать обо всем, поскольку он испытывал необходимость в откровенных признаниях, а она, как он чувствовал, становилась ему все ближе и ближе.