Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

Польза, впрочем, тоже категория сомнительная. Точнее сказать, что благодаря Верникову в моей жизни все время происходят всякие решительные изменения. Так, Верников ввел в мою жизнь Богданова. У Верникова была привычка: все время говорить «как Богданов», пить «за Богданова» и читать богдановские стихи. Некоторые из богдановских стихов мне очень нравились. Например, «Федоров в кино» (в полной публикации мемуаров я его приведу целиком, а печатая первый фрагмент в «Несовременных записках» сошлюсь, Виталий, на твою антологию «Современная уральская поэзия», где сей стих воспроизведен) — помню, приехав в Питер по делам издательства «КЛИП», я застиг себя в такой романтической позиции: бреду через площадь и ветер к Смольному, в одном из крыл которого притулилась какая-то контора, где мы верстали книгу Х-Х-Эверса «Превращенная в мужчину», и бубню под нос «Одни сидят себе наискосок…»

Постепенно я с Богдановым подружился, мы много пили, я у него жил одно время — все в том же районе ЖБИ, на улице им. жены Свердлова Новгородцевой. Позже я и сам переехал на ЖБИ, усугубив тамошнюю и без того разухабистую ситуацию: мы шатались ночами с Сыромолотова на Новгородцевой (идти по деревенским районным понятием было немало, минут пятнадцать), укупая по дороге водку, и задействуя в этом безобразии множество другой жэбэевской интеллигенции. Кончилось все это тем, что Богданов увел у меня мою жену Марину (когда я перед Смольным декламировал про сомкнутые клозеты — тогда и уводил как раз), а сам я познакомился — через посредничество богдановской жены Наташи — со своей нынешней женой Ирой. Но в основании всех этих кульбитов находился Верников.

За несколько лет до этого он находился в основании еще одной сильной истории: мы с ним мирно пили пиво у Батона на ул. Белинского, я собирался ехать домой на Уралмаш, а Верников предложил поехать к нему в гости и ознакомиться с некоторыми плохо ведомыми мне до этого представителями растительного мира советской Средней Азии, и я, приняв его предложение, через несколько недель ушел из семьи и стал собираться уезжать в государство Израиль, о чем я в мемуарах пока писать не стану.

И описанный выше случай с мочой — сейчас мы с Ирой пьем этот продукт регулярно и в больших количествах, он стал, можно сказать, нашим фирменным семейным напитком, но впервые это я увидел именно в сашином исполнении. Впрочем, тема — Верников и моча — может иметь продолжение. Поэт Еременко однажды отправил Верникову по почте два литра мочи в канистре. А книжка рассказов Верникова однажды упала у меня с полки и попала в ночной горшок, также не лишенный мочи.

В общем, влияние Верникова на меня — в том числе и литературное влияние — переоценить трудно. Я намереваюсь испытывать это влияние и впредь.

Была еще история, как Верников учил меня английскому языку — я ходил к нему на уроки все на тех же ЖБИ, но я оказался совершенно безмозглым учеником. Своих малых детей Верников английскому научил, разговаривая с ними с младенчества (и даже, наверное, с утробы) на этом басурманском наречии, а меня не смог. Верников тоже терпит поражения, которые, впрочем, целиком перечеркиваются обилием побед. Однажды, скажем, Верников сильно призадумался, что его родной город Серов ничем особенно не знаменит (помимо Верникова оттуда произошли поэт Юрий Конецкий и чемпион мира по боксу среди немного весящих профессионалов Константин Цзю, но этого Саше мало), и наколдовал на окрестности Серова стихийное бедствие (типа наводнения). Репутация колдуна, кстати, за Верниковым в Свердловске закреплена вполне безоговорочно:, многие уверены, что он способен напустить порчу или как это у колдунов называется.

На этом месте очерка я оторвался от киборда и позвонил Касимову, чтобы и он — как член редколлегии души любого из нас — присовокупил сюда пару-тройку живых историй. Вот что он присовокупил.

Лет пятнадцать назад Верников и Касимов гуляли по Свердловску в прекрасный зимний вечер. Верников нашел резиновый гибкий шланг, вставил его себе куда-то таким образом, что шланг торчал из заднего разреза в пальто подобно хвосту. Друзья зашли в Центральный гастроном, один из посетителей которого и наступил Верникову на хвост. Верников ворвался в комнату администратора и стал кричать, что невозможно шагу ступить по гастроному и что ему больно отдавили хвост.

Лет восемь назад Верников и поэт Еременко устроили на касимовской кухне дуэль: кто больше выпьет. В процессе дуэли друзья выпили восемь бутылок водки. Именно по этому поводу поэт Бродский написал известную строчку «Кто победил — не помню». Последний стакан водки, налитый аккуратненько до краев, выпил Еременко, но победителем его считать затруднительно, ибо сразу после этого он заснул. Верников же положил на пол касимовский холодильник, объявил его баррикадой и долго не пускал никого на кухню, отстреливаясь из водяного автомата.

Лет семь назад Верников позвал поэта Еременко на озеро Шарташ рыбу ловить. Рыбаки выплыли на лодке на середину водоема, запустили удочки, но рыба клевать отказала. Тогда остроумный Верников достал свежеизготовленный бумеранг и стал швырять его в чаек, которые летали над озером, имея в клюве увесистых рыб. Одна из чаек испугалась, уронила добычу, Верников бросился в воду, поймал рыбу зубами и быстренько выплыл с ней на берег, изрядно порадовав загоравших там детишек.

С Шарташа к Касимову Еременко и Верников ехали на троллейбусе. Когда на одной из остановок раскрылись двери (мне почему-то представляется, что это была остановка «Генеральская»), Верников заметил, что там продаются мороженые ананасы, рубль за пакет. «Быть в Свердловске и не поесть ананасов!» — заорал Верников, выпрыгнул из троллейбуса, сунул продавцу пять рублей, схватил пять пакетов и запрыгнул в закрывающиеся двери, после чего накормил ананасами как поэта Еременко, так и других пассажиров. Привычка кормить пассажиров и прочих мирных граждан — ананасами ли, баснями ли, своим ли общением, экстремальной ли психологией, не спрашивая на то их разрешения — имеет четкую проекцию в верниковских текстах с их очевидной избыточностью, повторами, частоколом синонимов и каламбуров, которые плохо способствуют неземной ясности письма. Не так давно Верников стал сочинять на компьютере: может быть, простота компьютерного ухода за текстом соблазнит Верникова и он будет писать аккуратнее, четче — в конечном смысле социабельнее.

Впрочем, тема «компьютер и Верников» интереснее мне в другом разрезе — мы с Ирой гадали, какое же глобальное увлечение может он себе ещё придумать: после православия-то и психоделиков. Мы предполагали, что это может быть связано с национальной идеей, но, вероятно, ошибались. Новый свой психоз Верников скорее расположит в интернете. Кстати, интернетовская публика очень живо и радостно принимает верниковские тексты: там он легко станет своим.