Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

Возможность — это всегда возможность априорно мыслить. Где более сильной субстанцией кладется предел мышлению, там, по-видимому, теряет смысл и возможность как таковая.

Смерть — абсолютная необходимость (Глава 5), но даже признание смерти условием жизни (глава 7) не снимает второй половины тезиса — необходимость, которой не должно быть.

Жизнь извывертывается сама из себя под зорким взглядом должного. Должное — не значит преднамеренное. В жизни много преднамеренного, уводящего ее с пути естества. И все же жизнь, в итоге, стремится извывернуться в должный тезис, как будто некая живая самость пытается реализовать содержащиеся в ней возможности философского мышления.

«…Сегодня по крайней мере среди … имморалистов, не утихает подозрение, не заключается ли решительная ценность поступка как раз во всем том, что НЕПРЕДНАМЕРЕННО в нем, и не относится ли все немеренное в поступке, то, о чем может знать действующий, что он может «осознавать», лишь к поверхности, к «коже» поступка, — как и всякая кожа, она что-то выдыхает, но больше СКРЫВАЕТ…» 24

Что же скрывается за немеренностью, предзаданностью, возможностью мышления?

Ответ в общем виде таков: всякая возможность скрывает истину смерти, скрывает свою собственную невозможность и свой долг вопреки этому быть.

Если нечто возможно, оно может быть или не быть. Однако, метафизический центр данной дефиниции смещен все же в сторону вероятности быть, нежели не быть. «Возможно» — означает «возможно будет», а не «возможно не будет». Небытие отодвигается в шаткую область невозможного.

Должно быть промежуточное определение возможности, означающее то, что возможно, но вероятнее всего не будет. Такова, например, непреднамеренная смерть — она в течение жизни может наступить в любую секунду, но не наступает, предоставляя человеку право осуществлять РОГОВОЙ долг жизни. (Глава 21).

Любое мышление, если оно живое, опутывает человека паутиной идей, понятий, смыслов. Будучи окован этими путами, человек ввергается в самое сладостное состояние, на какое способна его душа.

Впрочем, массовый предрассудок настроен на обратное. Считается, что зачем-то надо высвободиться из сети понятий, вырвать из нее пару звеньев (эйдосов), оболванить их с помощью опрощающей методологии и заплести в силлогизм, подобный плетке, дабы подстегивать им мыслящее существо к еще более простым определениям-лозунгам, якобы удовлетворяющим какие-то духовные потребности человека. А паутина живой действительной мысли объявляется иллюзией.

ВОТ И ЭТО мое философское тезистирование не будет ли окрещено интеллектуальной забавой? Может быть, ему уже уготовлена участь фикции?

Но… «Почему бы миру, который КАК-ТО ЗАТРАГИВАЕТ НАС, и быть фикцией? А если кто-то спросит: «Так должен же быть и ее создатель?» — то отчего бы не ответить ему ясно и понятно: «Почему?» Вот и это «вот и это», может быть, тоже фикция? Так разве не позволительно отнестись несколько иронически и к субъекту и к предикату с объектом?» 25

Вот ирония живого мышления:

— В живом мышлении нет субъекта, есть только предикаты, которые, группируясь, сжимаясь, коагулируя и эманируя, обретают форму субъекта. (Глава 13). Невозможно отделить субъект от его предикативной формы: любая попытка сделать это приводит к простому ранжированию предикатов.

— В живом мышлении нет предикатов, существует только один извывертывающийся субъект, по форме равный есть-бытию, а каждый выверт, или предикат, представляет его модус. (Главы 12 и 13). даже небытие — модус экзистирующего субъекта. (Глава 8).

— Так как небытие — специфический модус: при его появлении субъект превращается в объект, то в живом мышлении не оказывается ни субъекта, ни объективных предикатов, а есть лишь безостановочная пульсация-инверсия субъекта в объект и обратно. И знать непосредственно в каждый момент времени, что представляет из себя мышление — субъект или объект, невозможно.

— Наконец, однажды возникшая необратимость превращения объекта в субъект может быть узнана и означает она смерть, о которой имеется априорное знание. Но и смерти узнать в момент тождества с субъектом еще более невозможно, ибо субъекта уже нет, он исчез и унес с собой паутину живого мышления.

Еще приснился сон.

Я был на каком-то праздничном застолье. Вокруг сидели мужчины и женщины. Я возбужденно о чем-то ораторствовал. По левую руку от меня сидела девочка лет семи-девяти. Она как будто мешала мне говорить, и я, прервав речь, неожиданно крикнул на нее. Девочка расплакалась, а на лицах присутствующих выразилось недоумение: как это он, зарекомендовав себя таким воспитанным, таким умным, таким красноречивым, совершил нечто низменное. Я смутился и стал успокаивать девочку, оправдываясь, что пошутил, извинялся и для отвлечения гримасничал. Девочка поверила и успокоилась. Успокоились и взрослые, но я кожей ощущал перемену настроения. Что я мог сказать взрослым, чтобы рассеять их недоверие? Разве можно оправдать подноготную? И я решил улизнуть с пиршества. Но судьбу не перехитрить. Когда я выбрался в пустой коридор и открыл дверь на улицу, то увидел моих детей, ожидающих меня с вопросом: папа, что же ты наделал? Тут я в ужасе проснулся с тотчас созревшим решением: никогда не обижать малых мира сего.

Теперь я понимаю так. Ребенок доверяет взрослому свою жизнь, а значит и смерть. Жизнь слабого беззащитного существа постоянно готова извывернуться к смерти, а обижая его, мы еще более увеличиваем плотность небытия, иными словами — смещаем метафизический центр к смерти (Глава 23). Смерть от этого не делается более вероятной, но менее вероятной делается благая жизнь.

«Нужно уметь ХРАНИТЬ СЕБЯ — самое тяжкое испытание независимости» 26, — учит Фридрих Ницше. Вот величайшая скрижаль гуманизма, указующая нам, как должно блюсти себя, ухаживая за меньшими братьями, и в обретении чего оказать им главную помощь, дабы они смогли мужественно переносить испытания жизнью и смертью.

Самая абсолютная будущая истина — это смерть.

Существуют ли еще истины такой же степени наиабсолютности?

Да. Бог и жизнь.

Бог — это истина абсолютно настоящего жизнемышления.

Жизнь — это истина извывертывания абсолютно прошлого рождения.

Все остальные истины — от этих или от лукавого.

«Как?! Не значит ли это, говоря популярным языком: существование бога опровергнуто, а черта — нет?..» Напротив! Совсем напротив, друзья мои! Да и кто, черт возьми, заставляет вас выражаться популярным языком!..» 27

«Что же до рискованной формулы «по ту сторону добра и зла», то она хотя бы оберегает нас от путаницы: мы — НЕ то, что … досужие адвокаты «современных идей» 28. (Глава 6).