Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

И она сказала: «Бандит ваш Андрюшка». Она такая была бесцеремонная.

Бог был для меня чем-то древнерусским. Но Богом, в смысле авторитетом, были какие-то другие вещи. Ленин чересчур был официальным — мне больше нравились всякие братовы вещички. Например, марки. Он со своим дружком с пятого этажа Серегой Калпаковым с марками возились так, что от них исходил магнетизм. Я тоже завел альбомчик и мылом туда приклеивал свои марки. Но у брата Сереги был и альбом и кляссер. И у него всё было аккуратненько. У них с Калпаковым были наклейки, а если не было, то они резали на наклейки китайские марки, они почему-то к китайским маркам относились презрительно и не ценили их. Но мне нравились все марки, и китайские тоже. Помню марку с Мао-Цзе-дуном и Сталиным.

Потом у обоих Серег были Гитлеры, «колонии», треуголки, беззубцовки. Это был чарующий мир. Когда стал подрастать мой Данил, я тоже купил ему кляссер, отдал ему сохранившиеся у меня марки купил новых, но Дэн не очень этим увлекся, вскоре все марки вытряс из кляссера и вставил туда вкладыши от жвачек с динозаврами и автомобилями.

Но после 6-го или 7-го класса я поехал с отцом и его студентами на музейную практику по маршруту Ленинград — Псков — Новгород. В Пскове почти в каждом квартале была церковь, они были новенькие, блестящие и многие действовали. Это воспринималось, как сказка. Они эти церквушки словно высунулись из другого времени, как старики Хотабычи. Стоят и не знают ни про Гагарина, ни про таблицу Менделеева. В Печерском монастыре под Псковом я был полностью шокирован. Мы вошли через ворота монастырского Кремля. Девушки повязали платки, а какую-то девушку, которая была в брюках, так и не пропустили. Кругом были монахи. Кто-то что-то ремонтировал, красил, кто-то куда-то шёл. Мы вошли в разукрашенную, как детская пирамидка, церковь, потом монах повел нас на экскурсию в подземелье, где лежали мощи-скелеты разных исторических деятелей России. Монах, оказалось, закончил наш УПИ, и девчонки-студентки спрашивали у него всякую ерунду, верит ли он в Бога на самом деле, а почему он ушел в монастырь, а чем вы тут занимаетесь. Они тоже были шокированы. Мне запомнилось и понравилось.

Потом однажды в сарае дома, где жила сестра Светка с мужем Сашкой, я нашел «Евангелие» и забрал себе. Книга была с ятями и твердыми знаками. Я стал читать, пропуская, конечно, места о том, кто кого родил. Это меня смешило. Во-первых, потому, что так много незнакомых лиц, и ничего собственно о них не говорится, кроме того, что один происходит от другого. Потом, так не правильно говорить «родил» про мужчину. Женщина может родить, а не мужчина. Но вот место про щеку, которую надо подставить, если ударили по первой, меня озадачило. Это было очень необычно. И я чувствовал, что это не в том смысле, что надо сдаться и не бороться. И хотя я не знал тогда таких умных понятий, как «контекст», но из контекста чувствовалось, что речь идет о любви огромной силы. Фразу «Творя милостыню, не труби перед собой, как это делают фарисеи в синагогах и на улицах, чтобы прославляли тебя люди» я зачем-то выписал в блокнотик. Я принес «Евангелие» с ятями в школу, чтобы похвастаться. Иринка Тутова выпросила книгу у меня для бабушки, я отдал, так и не дочитав. Потом после школы старинная «Библия» оказалась у Позина, и я почти два года её держал и почитывал, делая выписки. А потом купил «Библию» у Бори Мейерзона за 90 рублей.

Но пока я учился в школе, я о Боге ни с кем даже и не разговаривал, это никого не интересовало. Но если, скажем, у Есенина попадалось: «Кот сидит на брусе, кто-то помолился Господи Исусе», я вдохновлялся — это была явно не советская партийная пропаганда. Иисус Христос явно не был идейным карьеристом, обывателем или мещанином. Он — наш. Позже я представлял Христа как буддийского монаха. Прочтя книгу Леви «Искусство быть собой» я утвердился в том, что Христос занимался каким-то сверхтренингом, чем-то вроде хатха-йоги. Подвижники Лескова из его рассказов окончательно убедили меня, что христианские монахи, йоги, буддисты — это всё наши люди, это гении, достигшие совершенства, большего, чем Ленин, Пушкин или Циолковский. Но это уже было после школы, в середине 70-х.

Но вот йогой интересовались и занимались и брат Серёга, и его друг Морозик. У них был журнал «Индия» с комплексами асан. Морозик принес даже как-то книгу «Интегральная веданта Ауробиндо Гхоша». Название меня привело в восторг. Я взял книгу у брата и понёс её в школу. Соседка по парте меня спросила:

— Про что, расскажи? Но я толком ничего не понял и ничего не запомнил, кроме слова «сварадж», которое переводилось как «коммунизм». Книгу я не смог дочитать, это была на самом деле очень научная, скучная советская книга.

Позин читал «Евангелие», но как историческо-философский памятник с мифами и легендами. Он учился на физическом и там ему очень нравился «научный атеизм», где рассказывали о разных религиях. Мы с ним всегда спорили, если он, простодушно улыбаясь, объявлял, что никакого Бога-то и нет, то я начинал его с сарказмом опровергать:

— Бог есть, он всё создал, а дедушка Ленин ничего не создал.

— Причем тут дедушка Ленин, природа, эволюция.

— Вот эволюцию, может, дедушка Ленин и создал, но всё остальное Бог создал.

Первый «адепт» религии, с кем я стал беседовать подолгу о Боге, был мой сосед на нашей новой квартире на улице Щорса возле автовокзала Боря Мейерзон. Узнав, что я — сын профессора (батя только-только защитил докторскую, и его назначили профессором), Боря пригласил меня тут же в гости и прямо с места в карьер спросил:

— Ты за материалистов или идеалистов?

Таких революционных вопросов мне никто ещё не задавал, я даже опешил.

— Лично я за идеалистов, — признался Боря.

В его комнате на стене над диваном у него висел портрет Владимира Соловьева, сбоку висела черно-белая фотография на индийскую религиозную тематику (бородатый Соловьёв меня больше впечатлил, но на черно-белой фотографии были, как мне сейчас кажется, Кришна и Баларама).

— Я верю во все религии, — переходя от субъективно ко всё более объективному идеализму, продолжал Боря. — А хобби у меня сексопатология.

— Не понял?! — удивился я. Но потом понял, что речь шла просто о сексе, а Боря, просто не имея систематизированного образования, пользовался многими терминами в их очень приблизительном смысле.

Когда появлялся таракан, Борик кричал и звал отца:

— Пузик! Пузик! Асур! Асур ползет.

Он, уважая также и буддизм, был вегетарианцем и признавал ненасилие-ахимсу. Так что для прихлопывания тараканов нужна была мотивировка, и он характеризовал тараканов как демонов-асуров.

Общаясь с ним, а потом сходив на лекцию Свендровского (лекция почему-то не состоялась, но мы со Свендровским поговорили очень мило в коридорчике), я стал делать асаны, то есть стоять на голове, на лопатках, скрещивать ноги в позе лотоса, и перешел на вегетарианство. Но из невегетарианского я оставил яйца, наверное, из-за легкости приготовления яичницы. Пять лет я провегетарианствовал, потом сошел с пути истинного, женился, закончил филологический, потом началась перестройка, тусовки чуть не каждый день, я стал часто заболевать и в связи с этим стал планировать, как бы снова стать вегетарианцем, хатха-йогом и неплохо бы плюс к этому абсентеистом. И как раз в этот момент я познакомился с преданными Кришны. Мне было тогда 33, как Христу, когда его распяли. Я в этом возрасте лишь пошел в свой первый духовный класс, и в каком-то смысле это и является настоящей причиной данного эссе.