Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

В своей схеме я оставил последнюю колонку пустой. Теперь я рискну спуститься «к кольчецам и усоногим» и, глядя оттуда в створ эволюции, на выходе которого в тёмную бездну возможного негасимой вехой сияет личность, попытаюсь различить того, кто наследует человеку. Я назову его Proteus gnarus, протей знающий. Это существо, восполнившее сому органом, способным распознать Бога с той же очевидностью, с какой наша мысль распознаёт самое себя в извивах рефлексии. Человеку нужно знать, кому он оставит землю — хищному временщику или рачительному заботливому хозяину — ведь и его железный век когда-нибудь согласно сольётся с золотым веком животных и вольётся в новый эон.

В Библии упомянуты два чудовища, рыбы Левиафан и Рахаб. Это остаточные сгустки той неопределимой изначальной хляби, которую индуистские божества сбили Змеёй-мутовкой в упорядоченный прекрасный Космос. Одно из них проглотило пророка Иону, когда он ослушался Бога и бежал от возложенной на него миссии вещать людям о каре, которую привёл к их порогу запах их собственных блуда и злодеяний. Левиафан творил волю Божью, и по одному этому мы можем признать в нём брата по естеству. Ибо Левиафан — это прекраснейшее из порождений Природы, истинный венец её. Белый Кашалот, Моха Дик.

Остаётся рыба Рахаб. В пасти этого ненасытного чудища сгинули уже целые страны. Я не знаю, за какие грехи мы ввергнуты в нее Господом. Но я знаю точно, что если она кого-то отрыгивает — душе этой нужно не медля вызнать дорогу и пуститься в путь, ибо чаши Божьего гнева полны, а она должна успеть в ещё наслаждающуюся историческим бытием Ниневию.

1990, Челябинск

[…] И всё-таки: почему «фраера»? Эта «марка» применительно к Высоцкому, Есенину, Ерофееву, Булгакову, Ильфпетрову не аргументировано никаким её ожиданием, напротив: от частых и восхищённых взглядов в сторону этой когорты их образы покрылись жирными мозолями святости. Поэтому «фраера» звучит как оскорбление. Что не допустимо. Хотя почему, собственно? Есть оскорбляющий и оскорбляющийся, и состояние второго очень часто не связано с действием первого.

И всё-таки, мне всегда было неловко, когда некто после довольно обильной порции словарного перца (или до оной) в сторону своего визави говорил: «Ну, это, старик, без обид». И «старик» чаще всего покорно кивал интеллигентной головой, с которой уже капали помои оскорблений. Я этого не требую. Мне всё равно не найти тот верный тон для своих мыслей, чтобы не оскорбить чью-то любовь к… Саму любовь оскорбить я не смогу и не хочу. А вот её дегенеративную форму — «любовь к…», видимо, буду вынужден.

Я утверждаю, что Есенин, Высоцкий, Ерофеев, Булгаков, Ильфпетров — фраера русской культуры. И доказывать это не собираюсь, уже только потому, что начинающий «литургию» доказательств никогда никому ничего не докажет. Доказательство всегда появляются там, где не хватает веры. А там, где не хватает веры, я лично вообще предпочитаю не появляться.

Фраза: «Владимир Высоцкий, Сергей Есенин, Венедикт Ерофеев, Михаил Булгаков, Ильфпетров — фраера русской культуры» не принадлежит правде. Более того, с точки зрения правды эта фраза — ложь. Но правда и ложь (и тут не стоит заблуждаться) всего лишь уровни кодирования информации, не очень, кстати, высокие уровни. Это что-то вроде близорукости и дальнозоркости, т. е. аберрация зрения, хотя, справедливости ради, стоит заметить, что само зрение тоже всего лишь аберрация. […]

Сакральность имени Владимира Высоцкого — порождение массового сознания, т. е. коллективного бессознательного. И сама статуарность Высоцкого суть одно из самых ожидаемых клише этого сознания. Как и его коллеги по парадигме, он является «национальным героем». Определимся. Герой — это человек, преодолевший уровень автобиографии и вошедший в пласты Судьбы. Античный же герой — человек бесполезно борющийся с вектором судьбы, иногда даже осознающий бессмыслицу этой борьбы, но тем не менее её (борьбу) до поры до времени продолжающий. Продолжающий до момента, пока не наступит (и такое случается!) смирение. И это смирение не есть поражение, ибо оно — первый шаг в сторону «оперативных просторов» настоящего движения, которое начинается за границами личной Судьбы (именно этого-то герой при жизни часто постичь не умеет). Но данный пассаж в нашем случае факультативен и дан лишь в порядке информации, т. к. Высоцкий не античный герой. И вообще не герой, поскольку «отрабатывал» уровень Автобиографии, не поднявшись до плотных слоев Судьбы. (Замечу лишь, что Автобиография суть досудьбийный уровень путешествия по реальности.) Высоцкий — льстец национального масштаба национальному масштабу. Он пропагандировал как биоробот очередную фальсификацию под скушным названием «загадочная русская душа». Объяснимся. У любого народа, т. е. у его коллективного бессознательного, есть строгая система клише, жизнедеятельность которых всячески поддерживается, пропагандируется и выдаётся за национальный характер, читай: национальные мечту, или лучше скажем: за национальную грёзу. Высоцкий пропагандирует и соединяет (якобы) эту мечту в одном лице. Вот её составляющие: крутой широкий русский мужик, сохраняющий свою крутизну несмотря, а точнее — благодаря алкоголизму; надорвавшийся в борьбе за правду против власти, очень пострадавший от неё; самородок, талантливый во всём; борец и боец (короче — воин) с мужественной внешностью и прочее и прочее… Теперь реальность:

— Средний характерный актёр с довольно сильным, хотя и хаотичным темпераментом в одном из самых социально ангажированных театров «ушедшей эпохи», во главе которого стоял, на мой непросвещённый взгляд, посредственный режиссёр — Юрий Любимов (посредственный в соседстве с Товстоноговым, например, или Эфросом, опять же на мой взгляд). Кинематографическая же судьба Высоцкого — вообще мультипликационна: она двигалась по накатанной колее: от сальной шутки в эпизоде фильма «Живые и мёртвые» до жлобского Жеглова, через плакатные «первомайские» краски в роли Брусенцова («Служили два товарища»). Я оставляю без комментариев нелепые образы, созданные им в фильмах «Опасные гастроли», «Интервенция», а Дон-Гуан, видимо, недавно окончивший в исполнении Высоцкого с отличием гишпанское ПТУ, меня вообще не интересует.

— Певец, поднимающий со дна исторической памяти любого индивидуума невоплощённые национальные мечты, основанные на идентификации себя в эмоциональном режиме песен с героями этих песен, чем славится алгоритм деятельности всей кээспэшно-туристической братии; певец агрессивный, талантливый (талант — всего лишь условие творчества, а не его достоинство) с уникальными голосовыми данными (с уникальными на «входе», а на не на «выходе»). […]