Вадим Сикорский - Капля в океане

Но профессор не помог. Юлиан через некоторое время сбежал с помощью школьного приятеля, сына крупного военачальника, и сразу же вместе с командой, минуя все инстанции, попал в авиаучилище в трех сутках езды от Москвы. Сообщил матери уже оттуда, закончив свое письмо четверостишием, перефразирующим Фета:

Профессор искренне хохотал, прочитав четверостишие, и поздравил мать с прекрасным сыном, истинным патриотом. Но тетя Леля не успокоилась, а немедленно написала высокому начальству, умоляя, чтобы Юлиана оставили при училище техником. Его и оставили, благо руки золотые. Но в конце концов он сбежал и оттуда на фронт. Странностей у него действительно было более чем достаточно. Помимо заумных стихов, сочинял он и музыку. Всем, чем увлекался, он занимался не просто, а с неистовостью, бросая одно и кидаясь к другому, становясь автором сплошных незаконченных набросков, наметок. Законченными же и действительно удачными оказались, пожалуй, лишь его устные детские афоризмы и выражения, тщательно и любовно зафиксированные матерью и теткой. В семьях обеих сестер уцелел культ всяческих дневников, заветных тетрадей, альбомов. Кстати, это передалось и их детям. И вот у Елены Викентьевны оказалась «Детская тетрадочка», перепечатанная в нескольких экземплярах и дополненная сестрой, с полным собранием ребячьего творчества, на девять десятых принадлежащего Юлиану. Она ее часто читала гостям, и все повторяли: «Лодка на глубоче не утонает, а человек — да». Или: «Царевич Гвидон рос быстро, как автомобиль», «Первобытная обезьяна произошла от червяка, а как изобрелся человек, я не знаю». Или: «Ой, нянечка, от вас морщинками пахнет», «Няня остарела, и кожица у нее теперь как пенка», «Я с няней в церкви толпился, а потом вышел темно-синий шелковый бог и запел», «Няня, ты говоришь, есть боженька, а за что в деревне корова мальчика каблуками затоптала? Может быть, потому, что у коровы нет крови, у нее молоко внутри?» Прося мед, Юлиан сказал: «Нянь, дай мне пчелковое варенье».

Впервые в жизни получив собственную квартиру, Юлиан сразу же приобрел задарма старенькое пианино, сам его отремонтировал и настроил. Возиться со старьем, дряхлыми механизмами, чинить было тоже его хобби. Вообще он весь состоял из хобби. Стол вечно завален клочками бумаги, неоконченными рукописями, эскизами. Тут же вперемешку и нотные листки, и листки со стихами. Стол такой же взъерошенный, непотребный, как и он сам. Рядом с пианино, в углу, маленький токарный станочек, наследство отца. «На этом станке всегда себе выточишь кусок хлеба, — поучал отец. — И еще пару кружочков колбасы». В другом углу — бормашина.

В передней у стены стояла тренога с мольбертом. Над письменным столом в комнате три полки с книгами, подаренными жильцами-авторами. И везде несусветные коряги. В передней — пни.

С Милой, как поженились, жили врозь: она не хотела к нему, а он не ужился с тещей. Юлианом в ту пору уже овладела идея незаметной деятельности. Где бы он ни работал по специальности, обязательно начинали гнусавить: «Характер невыносим, выступления бредовые…» Лучше уж работать там, где не нужны ни идеи, ни выступления. По примеру отца, простым рабочим. Выточенная деталь не слово: иначе не истолкуешь! Как раз в самый критический момент его заводской жизни, когда он работал заместителем главного экономиста, институтский приятель спросил Юлиана, нет ли у него на примете хорошего слесаря для их ЖСК, где он, приятель, начальник. Получив отрицательный ответ, приятель печально повесил трубку. И был очень удивлен, когда Юлиан через неделю вдруг позвонил и предложил свою кандидатуру, сформулировав кратко: «Вулканически надоела война с заводским руководством» Юлиан поставил условием прием в кооператив и квартиру. Приятель подумал и сказал:

— Двухкомнатных нет, а однокомнатная освободилась. Но наши засомневаются: получишь квартиру, а потом только тебя и видели. Не подведешь?

— Даю слово, ты меня знаешь. А мое высшее образование не помешает?

— Как-нибудь провернем. А денег на квартиру хватит?

— Немного скопил, а там мой станочек выручит.

— Да тебя озолотят! Сам наш председатель вечно мучается со своим лимузином. Гараж у нас тоже кооперативный, свой, а ты же все можешь!

— Наконец-то свалится с меня тяжелый крест интеллигента, — заявил Юлиан. — И стану я не прослойкой, а классом.

Вскоре переход на новую работу состоялся. Ему даже предоставили место в гараже для его личного автомобиля: два года Юлиан восстанавливал приобретенную задарма развалину. Мила и в его однокомнатный рай не переехала, иногда появлялась и встречалась со знаменитостями, у которых он чинил унитазы. Еще уверенней и чаще называла его ненормальным и простить ему «слесарное сумасбродство» не могла никогда.

Теперь, лежа в ванной, Юлиан вспоминал, как в канун суда мылся последний раз, а едва тогда вылез из ванны, позвонил жене. Она сказала, что встретиться им никак невозможно, заболела и у матери плохо с сердцем.

Тогда, четыре года назад, стоя в намокших туфлях и слушая объяснения Милы после той п о с л е д н е й в Москве ванны, он поверил ей, а через час позвонила сама теща. Юлиан ей сразу: «Не беспокойтесь, не расколюсь на суде». А она: «Нам бояться нечего, ты во всем признался, а свидетелей нет». А за неделю до этого был странный анонимный звонок, ему показалось, что это голос Милиной соседки, сообщившей: «Мила крутит с каким-то генералом». Он не поверил, да и не было сил поверить! Рассказал Миле, она назвала это бредом, заявила, что это проходимка какая-нибудь, желающая их разбить. И только через два года, в тюрьме, вернее, в колонии он узнал из письма ее матери, что это была правда. Конечно, во всем тогдашнем поведении Милы чувствовалась режиссура тещи. Однажды теща устроила ему веселую жизнь. Он лежал тогда дома в гипсе с переломом лучевой косточки на ноге. Мила уехала на хутор, на Украину, на все лето. Юлиану сейчас все так отчетливо вспомнилось, что даже вода в ванной словно похолодела. А тогда нога болела нестерпимо. И вот неожиданно, как ревизионная комиссия, нагрянула теща, Ксения Алексеевна. Приехала не помочь, а попросить денег «для Милка» — так она звала дочь. Пришлось занять у соседей, поскольку наличных было в обрез. Застав у него молодую соседку, Ксения Алексеевна расцвела, была с ней приторно любезна, рассыпалась в комплиментах. Взяла деньги и исчезла. Как выяснилось, она в тот же день отправила Миле донос: «Юлиан «под присмотром» молодой красотки, ну ты сама понимаешь, Милок». И так далее… Вскоре он получил письмо от Милы, гром среди ясного неба! В письме кратко объявлялось о разрыве: «Все кончено, видеть тебя не хочу!» Как приговор.