Вадим Сикорский - Капля в океане

В этот вечер, накануне отъезда, Сима решила зайти в «Тиволи». Перед этим за обедом много говорили о России, о Дании, шеф произнес целую речь, слишком часто поблескивая своими странными шурупчиками в сторону Симы. Д. Д. не очень хотелось идти в «Тиволи», он устал от круглосуточных гуляний по музеям и достопримечательным местам. Клонило побыть в гостинице, где ласково подавали кофе и горячий хлеб с маслом, полежать, отдохнуть. Но он предложил ее сопровождать, надеясь по дороге лишний раз внушить ей, что с шефом надо быть осторожней, хотя бы ради него, Д. Д. Ведь он за нее особенно хлопотал в последний момент, чтобы ее оставили в группе едущих в Данию, и как бы отвечает за нее.

«Тиволи» шумел и сиял, весь исчерченный огнями. Перед бесплатным зрелищем открытого театра толпа радовалась какой-то пантомиме. Позвякивало блестящими чашечками кафе, словно огромная погремушка для всего этого ребячливого бездельного люда. Парк — инструмент отрешения от земных забот, выверенный по человеческому легкомыслию, с точно отрегулированным механизмом: сияющие игорные залы с бесчисленными аппаратами, автоматами, рулетками, тир, кино. В дансинге упоенно танцуют босые девчонки в драных юбках и брюках, мальчишки в грязных тельняшках. Многие из этой кажущейся шпаны дети самых богатых людей Дании, проблема «отцы и дети» по-датски.

Неожиданно Сима, не сказав ни слова, нырнула в зал дансинга и стала с места в карьер лихо отплясывать с каким-то патлатым аборигеном. У обоих волосы длинные, только она черная, а он белесый. Потом парень поволок ее к стойке, щедро угощал, а она, весело хохоча, пила, а потом снова упоенно и беззастенчиво пошла отплясывать дальше. Все это неприятно поразило Д. Д. и даже уязвило: она ни разу не вышла к нему, не вспомнила, а просто бросила и забыла.

Снаружи перед стеклянной стеной дансинга на инвалидной коляске сидела седая высохшая женщина и жадно смотрела на танцующих. Привезла ее такая же седая. Какие там игры, танцы, театры, чертовы колеса, горки, тиры, только на лицо инвалидки в коляске и стоило здесь смотреть, только на него! Такая в нем была игра страстей, жизни. И ярко сияющие, радостные, как у той крутящейся, гибкой, черноволосой девчонки, глаза, только у той круглые, галочьи, а у этой миндалевидные, серые. И кажется, душа ее сейчас переселилась в упругую точеную фигурку и радуется молодой жизни. О, это лицо, после которого, скорее, даже во время которого, овеянный чужеродной легендой Эльсинор, кажется, неожиданно приобщился, природнился к Дании. Воинствующая влюбленность в жизнь была в этом лице, отвечающем глазами, губами, даже морщинками: «Быть!»

Сима отплясывала, не подозревая, что ею так жадно, так сочувственно любуются. Д. Д. поглядывал то на инвалидку, то на Симу, но не понимал ни этого лица, ни того, почему так упоенно танцует Сима, словно вырвалась от него, Д. Д., и от всего — на свободу. Но в первую очередь он думал о себе, как всегда. И п о о п л о ш н о с т и грустил, что у него возраст переходный: от юности к старости! Может быть, Сима права, забываясь, резвясь, увлекаясь. Но все это не для него! Это не его вариант, думал он.

А старая, седая, излечившаяся от безумия Офелия в инвалидном кресле, казалось, жила сейчас одновременно в двух мирах: в своем и в Симином. Но от Симы, как от донора, словно бы переливалась в нее молодость, морщины на лице разглаживались, глаза все больше разгорались.

Наконец Сима, разгоряченная, выбежала из дансинга, хотела было уйти, но тут вдруг вспомнила о Д. Д. Подбежала с задыхающимися словами: «Так весело!» И щелкнула на испанский манер пальцами над головой. И вдруг увидела это лицо: женщина, прикованная к коляске, по-прежнему смотрела не отрываясь на нее. Сострадание счастливой и с о с ч а с т ь е страдалицы встретились в их взглядах. Женщины кивнули друг другу, словно мгновенно и навсегда породнились. И мгновенно же и навсегда расстались.

Д. Д. не заметил, что п р о и з о ш л о между женщинами, он никогда не замечал и не любил ничего т а к о г о. Он просто вдруг подумал, что, пожалуй, одно только вино, то есть искусственное возбуждение, взлет, может уравнять его темперамент с ее, Симиным. Он вздохнул, но тут же привычно отогнал грустные мысли и улыбнулся для обратной связи.

Вернувшись в гостиницу, он пошел в свой номер отдохнуть и против своей воли опять стал думать о Симе. Экстремальность — ее родная стихия. Она его, Д. Д., антимир, антихарактер. Она все время создает, изобретает, формирует необычное, экстравагантное. Фантазирует, выдумывает. А он не терпит никаких «экстра», кроме разве шоколада. Она — антибыт. Сделать с ней ничего нельзя — либо принимать, либо нет. Дачи, машины, высокий оклад, она этого не ценит, она ведь легко отбросила все это, порвав с чиновным отчимом. Нет, она опасная, и уж если он сумел пересечь этот век, словно грохочущую скоростную магистраль, ловко уворачиваясь от мчащихся машин, то не для того, чтобы дать сломать себя нежным девичьим ручкам! Он думал, с ней будет легкое шампанское, еле слышное прикосновение ее руки, а вдруг задело центральный нерв. Она не кукла, это не тот случай. А ему это не нужно! Он хочет генерального покоя, но «чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь». Легкая увлеченность, легкое шампанское. А не бурление дурной крови, не ужасы любви. У него психологическая несовместимость с Симой. Его ровности не примкнуть к ее душевной угловатости. Даже гению она не подчинилась бы, а только еще больше противилась! Вот интересно, если бы с ней действительно сошелся домашний гений. А то, что у него самого, у Д. Д., сейчас задет главный нерв, ничего. Пока не поздно, надо отсоединить проводок, разрушить еще непрочный, слава богу, контакт. Его бы устроила только абсолютно покорная кукла.

Д. Д. посмотрел на часы и вскочил с дивана: пора идти! Сегодня прощальный ужин с вином и музыкой, а рано утром отъезд. Слишком долго Сима была паинькой, как бы она все, что накопилось, не выдала под занавес! Впрочем, чего он боится? Перед шефом он всегда оправдается. Хотя лучше бы, конечно, все обошлось тихо. Он наодеколонился и, свежий, улыбающийся, явился на ужин. Вечер проходил весело. Когда тосты кончились, стали обмениваться впечатлениями, дружно заговорили о короле, увлекающемся дирижированием.

— Палочка дирижера для него просто обструганный королевский жезл, — вдруг съязвила Сима.

Д. Д. внимательно посмотрел на нее, только ради красного словца она не стала бы выступать. Впрочем, выпила в дансинге и здесь добавила.

— Браво! — воскликнул шеф.

Супруга ревниво заявила:

— Че-пу-ха!

— Уважаемая а к а д е м и с с а, — глаза у Симы опасно сузились. — Все любят власть, и вы бы рады управлять своим мужем, как оркестром.

Все притихли, кто-то фыркнул, Д. Д. похолодел.