Ференц Каринти - Будапештская весна

Мы со своих мест хорошо видели, что у них надето под верхним платьем, и потому уже заранее знали, кто из них что будет снимать в следующий момент. Когда очередь раздеваться дошла до пятой по счету девицы, интерес к ним у нас пропал, их трюки уже никого не волновали.

— Какую из этих красоток выбрать? — пошутил Моцинг, обращаясь к Очи, самому молодому из всех нас. Ему едва исполнилось восемнадцать лет, он еще не знал женщин, и потому мы довольно часто подтрунивали над ним. Этот паренек с румяным детским лицом, обрамленным светлыми волосами, которые волнами спадали ему на лоб, походил на студента.

— Ни одна нисколько не интересует, — махнул рукой Очи, придав своей физиономии безразличное выражение.

Тем временем официант принес нам напитки: после вина, в изобилии выпитого у Таллоша, нам захотелось пропустить чего-нибудь покрепче, и мы заказали коньяк и виски.

Рядом с нами сидел пьяный матрос. Он то и дело выкрикивал что-то, обращаясь к женщинам, демонстрировавшим свои прелести, и тянул к ним свой бокал, стараясь дотянуться кому-нибудь из них до ноги. Одна из женщин так рассердилась на матроса, что нарочно наступила ему на руку.

Затем объявили перерыв, но оркестр продолжал играть. Оркестр состоял из одних негров. На них были украшенные золотым шитьем костюмы с погончиками, отчего все они казались какими-то африканскими генералами.

В перерыв многие ушли домой. Стало несколько свободнее. Нас усадили за два стола, составленных вместе. Только мы уселись, как к нам неожиданно подошел высокий черноволосый мужчина с усами. Я его не узнал, но старшие из нас — Руди Шмидт, Зимани и Рац — сразу же признали его и с удивлением воскликнули в один голос:

— Атти Шимон! Как ты сюда попал?

— Узнал, что вы здесь, — ответил тот без особой радости, — Ну, что нового?

— А почему ты не разыскал нас раньше?

— Ну и что?.. Все равно же встретились…

Теперь и я вспомнил Аттилу Шимона. Когда-то он был профессиональным спортсменом-пловцом и входил в команду по водному поло, но лет восемнадцать назад уехал из Венгрии за границу. И хотя он в свое время играл со многими из наших ребят в одной команде, я не заметил особой радости на его лице при встрече с ними. Он сел за наш столик, но с таким видом, будто долго задерживаться здесь не намеревается и спешит по делам. Глядя на него, нетрудно было заметить, что он уже порядком выпил. Глаза его бегали по сторонам. Когда мимо нашего столика прошел официант, Шимон заказал бутылку виски.

— Ну расскажи, как ты? — набросились мы на него с расспросами. — Ты здесь живешь?

— Ага.

— А чем занимаешься?

— Торговлей.

— Чем же ты торгуешь?

— Спортивными товарами.

— И хорошо идет дело?

— Зарабатываю. — Шимон пожал плечами. — Здесь все только тем и занимаются, что делают деньги.

— У тебя есть своя машина?

— Есть. Ну и что?

— А на родину не тянет? — через стол спросил долговязый Блашко.

— Нет.

Шимон уже дважды успел налить себе в стакан виски, не разбавив содовой, а лишь бросив в стакан кусочек льда, и так выпил.

— Как твоя жена? — поинтересовался Руди Шмидт.

— Мы с ней разошлись… На родину меня не тянет. Понимаете? Совсем не тянет! Даже вот настолечко. — И он показал на кончик мизинца.

— А спортом занимаешься?

— У меня от лавки до дома — два шага шагнуть, — объяснил Шимон и снова выпил. — Два шага, понимаете? Вот как отсюда и до того столба… Но мне и на них жалко тратить энергию…

И он начал хвастливо разглагольствовать о том, о чем нам в Америке прожужжали уши все встреченные венгры: у него, мол, здесь есть и то, и другое, и ему совершенно нет дела до того, что сейчас происходит на родине…

— Придешь завтра на соревнование?

— Правда, я уже здесь три раза все распродавал и переводил деньги в Вену… Чтобы там пожить, но… Потом все заново переделывал. И все из-за жены, тогда мы еще жили с ней вместе…

— Скажи, а где же находится твой магазин? — попытался перевести разговор на другую тему Тибор Петерфи.

— И тогда я твердо решил вытравить из себя это чувство, — как ни в чем не бывало продолжал Шимон. — Трудно было, но я его выжег из себя… Хватит. Что я с ним буду делать? Тосковать по родине здесь — это все равно что иметь пупок не на пузе, а на спине…

— Хорошо, не будем больше об этом, — оборвал его Зимани. — Не трави себе душу.

Однако остановить Шимона было невозможно, хотя его уже никто не слушал.

— Но, должен вам сказать, видимо, это чувство прирастает к человеку… Тоску по родине отдельно не вырежешь, вместе с ней нужно удалять и кое-что другое. Понимаете? Тогда и всю душу нужно вырезать…

— Может, хватит об этом? — спросил Зимани, на этот раз уже со злостью. — Это твое личное дело, и нас оно нисколько не интересует.

— Вы от меня ничего не ждите, — продолжал Шимон. — И ни на что не надейтесь! Знаю я этот приемчик: стоит только тут появиться венгру, как он сразу же бросается мне на шею, а потом оказывается, что у него нет ни квартиры, ни денег, ни работы. И все это он хотел бы получить от меня!.. Так вот, вы от меня ничего не получите. Вот за бутылку виски, а она стоит двадцать долларов, я заплачу — и баста!

Разлив остаток виски по стаканам, он ушел, не попрощавшись, а лишь прикоснувшись пальцами ко лбу.

— Чокнутый, — заметил Анти Куруц и показал пальцем на лоб.

Однако спустя некоторое время Шимон вернулся и, подойдя к нашему столу, сказал:

— Заплачу я вам еще за одну бутылку.

Он ушел, подпортив нам настроение. Выпив виски, мы захмелели. Очи стал красным как рак. Моцинг не переставал по-идиотски шутить.

— Хорошо же мы будем выглядеть, когда закончится наше турне!..

— Перестань! — оборвал его Карчи Зимани. — Лучше всего не говорить об этом.

— О чем?

— О нашем положении.

— А, по-твоему, какое оно будет? — не унимался Петерфи.

— Скотским, — ответил Зимани.

— А ты бы как поступил?

— Во всяком случае, так, чтобы в конце концов наша команда не разлетелась бы в разные стороны без гроша в кармане. Когда каждый уходит куда глаза глядят…

— В самое ближайшее время мы поручим организовать тебе наше следующее турне, и ты каждого из нас озолотишь, — холодно заметил Петерфи.

— Видишь ли, Тибор, я мог бы говорить что угодно, если бы у моего тестя в Чикаго была собственная типография.

— Ну тебе-то бояться нечего. В крайнем случае, вернешься на родину, как ты это сделал в пятьдесят втором году, и сделаешь там заявление, в котором обрушишься на капитализм.

— Полегче на поворотах, старина! Здесь уж ты не покомандуешь нами.

— Ладно, ладно! Мой отец ведь не был жандармским офицером.

— Ребята, ребята, что это вы надумали? Не теряйте разума, — начал утихомиривать обоих Руди Шмидт, но примирить старых противников было не так-то легко. Разгоревшийся спор захватил и остальных. Все громко заговорили.