Михаил Каюрин - Кацап

— Теперь ты, Клавдия Семёновна, скажи что-нибудь, — промолвил Карачун, когда с лапшой было покончено, а в тарелках появилась жареная картошка с большим куском печени.

Хозяйка смутилась, произнесла в своё оправдание:

— Ну, что ты, Николай Павлович? Какой из меня говорун?

— Говори, Клавдия, не скромничай. Нам не нужно красноречие. Мы не ораторы, с трибуны не кричим, а так, сидим за столом, мирно попиваем самогон, воркуем по-домашнему. Ты выскажи то, что сердце тебе подсказывает, — настоятельно попросил Карачун.

— Ну, разве что…

Женщина глянула на мужчин отрешённым взглядом, затем заговорила тихим голосом, остановив свой взор на поднятой рюмке:

— Многое хочется мне сейчас сказать, и выпить хочется за многое. Но не могу я выразить словами то, что сердцем чувствую. За день рождения Саши мы выпили. За очередную годовщину великого Октября можно выпить. Но лучше выпить сейчас за дружбу, за бескорыстную помощь и человеческое отношение друг к другу. Без этого, как мне кажется, невозможно выживать людям в лихолетье. Без доверия к человеку и войну не выиграть.

— Молодец, Клавдия! Очень хорошо сказала! — воскликнул Карачун, открыто любуясь хозяйкой дома, и первым опрокинул свой стакан.

Потом они выпили за победу, Карачун снова наполнил стаканы и рюмку хозяйки.

— А теперь, друзья мои, мне хочется задать вам всего лишь один вопрос на засыпку, — Карачун слегка покачался на стуле из стороны в сторону, будто с какой-то целью проверил конструкцию на прочность. — За радостное событие можно произнести тост и выпить, чокнувшись. За упокой человека тост не произносят и не чокаются. Но прощальные слова всё же говорят. А мне вот интересно, что индивидуально можно сказать человеку, которого провожают на фронт, кроме стандартной фразы «вернись с победой и живой»? Других слов я, почему-то, никогда не слышал. Неужели их нет?

Карачун умолк, собираясь с мыслями. Лицо его, слегка разрумянившееся от водки и жарко истопленной печи, выражало какую-то внутреннюю озабоченность. Словно он хотел понять, почему Клавдия Семёновна в своей речи ни словом не обмолвилась о предстоящей разлуке с ним?

— Отправка на фронт — это что? Радость или печаль? Или же два чувства одновременно? — продолжил он после короткой паузы. — Вот вы сидите сейчас со мной и молчите, хотя вам доподлинно известно, что через неделю меня с вами не будет уже. Почему молчите? Не знаете, что сказать в мой адрес? Или я ошибаюсь? Кто-то из вас может мне ответить?

— Я вам отвечу, Николай Павлович, — неожиданно отозвался Александр.

До этого момента он молчаливо ел, кивал головой в знак согласия, когда нужно было ответить, и не поднимал глаз, стыдясь перед хозяйкой дома за своё неуёмное желание насытиться. Ему казалось, стоит взглянуть на неё, и он тут же подавится пищей, оскандалится перед ней. Поэтому Александр сосредоточенно жевал и слушал, не вмешиваясь в разговор. Остановился, когда после добавки на тарелке не осталось ни кусочка.

— Ну, попробуй, — Карачун с любопытством посмотрел на Кацапова. На его лице расплылась снисходительная улыбка. Он даже не предполагал, какой жаркой окажется их дискуссия.

— Тут всё просто, — начал Александр. — Всё зависит от истинной причины отправки.

— Хочешь сказать, есть разница между добровольной отправкой и принудительной мобилизацией?

— Вот именно! Когда человек отправляется на фронт добровольно, он испытывает огромное удовлетворение. Он не боится погибнуть в отличие от того, кто идёт по принуждению. Первый отправляется с радостью, второй с печалью. Поэтому и слова на прощания будут разными.

— Разве можно отправляться на войну с радостью? — спросил Карачун.

— В отдельных случаях можно. Вот если бы у меня, к примеру, появилась возможность отправиться на фронт, я бы радовался. И можете мне верить: больше, чем дню рождения.

— Это потому, что тебе нечего терять, кроме своих цепей, — язвительно произнёс «кум». — А в моих руках появилась крупинка золота…

Карачун с улыбкой взглянул на Клавдию Семеновну, та вспыхнула в одно мгновенье, как спичка, быстро поднялась и вышла из комнаты.

— В таком случае, почему вы подали рапорт об отправке на фронт? — спросил Александр, когда они с «кумом» остались вдвоём. — Могли бы служить и дальше, вас никто бы не упрекнул.

— Не в упрёках дело, Сано, — раздумчиво проговорил Карачун. — Их я за свою службу наглотался достаточно.

— В чём же тогда причина?

— Даже не знаю, как это объяснить, — «кум» на секунду задумался, — гложет меня что-то изнутри, Сано, будто червяк завёлся. С прошлого лета это началось, когда от рук фашистов погибли последние мои родственники. Долг я вдруг перед ними почувствовал, словно пристыдил меня кто-то за то, что я в тылу отсиживаюсь. Они все погибли, а я живой, шваль разную стерегу. Вот я и поклялся себе отомстить за них. Подал рапорт. Больше года в штабе тянули резину с ним, а я за это время Клаву повстречал…

Карачун умолк, в доме повисла мёртвая тишина. Из кухни, куда удалилась хозяйка, тоже не доносилось ни единого звука. Она, словно мышка, спряталась в какой-то норке и тихо пережидала, когда гости выговорятся.

— Смерти я не боюсь, — заговорил Карачун вновь. — Рано или поздно она приходит к каждому из нас. Смерть — это окончание жизни. А жизнью, как известно, распоряжается сам человек. Её продолжительность зависит от тех правил, которые он для себя сам и установил. Вот и получается, что смерть во всех нас сидит как бы до востребования.

Карачун плеснул в стаканы самогона, покрутил свой стакан за донышко, задумчиво сказал:

— Да, смерть приходит к нам по требованию. И это вовсе не моя выдумка. К примеру, один человек не выдержал трудностей — залез в петлю. Сам востребовал свою кончину. Другой голодовку объявил — опять же сам себе смерть заказал. Или возьми бандита, который переступил черту закона. Он сознательно приговорил себя к расстрелу. По собственной воле лишает себя жизни досрочно. Такой казус происходит сплошь и рядом.

— Ну, а как вы объясните уход из жизни тех, кто прожил долгую жизнь? — с усмешкой спросил Александр, в тайне надеясь, что его вопрос заведёт «кума» в тупик. — Не залазил в петлю, не объявлял голодовку, не нарушал законов? Просто жил и жил себе, пока старость не наступила.

— Ты думаешь, подловил меня на ложных утверждениях? — скривился в ухмылке Карачун. — Вовсе нет. Спрошу тебя: что делает человек, став немощным в старости? И сам тебе отвечу: просит смерти, потому что жить без смысла ему становится невмоготу. Так-то вот.

«Кум» поднёс стакан ко рту и залпом выпил.

— Ты, Сано, ешь, давай, не стесняйся. Когда ещё выпадет такой день, чтобы поесть от пуза? — сказал он назидательно. — Новый хозяин, поговаривают, лютый мужик. Никому поблажки не позволяет. Который день голову ломаю, как облегчить твою жизнь на оставшийся срок.