Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Все взоры обращены на них. Смотрят старые и молодые, белые, как лен, черноволосые, седые; и лица все разные — гладкие, румяные, мучнистые, изборожденные морщинами, продубленные осенними ненастьями и зимними дождями. Толпа разделилась, часть перешла на другую сторону улицы; тесня чиновников, крестьяне молчаливым эскортом двинулись рядом с ними. Они шли с палками в руках, кто с поднятой, кто с опущенной головой, будто ничего не видя вокруг.

«Вряд ли проскочим, — подумал Калюббе. — Да, это добром не кончится… Надо бы поближе к Тилю… Молодой, еще горячиться будет».

Но крестьяне вклинились между ними, не дают сойтись, а тут еще волы припустили, словно почуяв близость родного хлева.

Однако Калюббе настороже. В тот момент, когда вол вознамерился было свернуть к знакомым воротам, он со всего размаху ударил его по правому рогу, а затем ткнул концом палки в пах. Вол, рванувшись, понесся по улице.

«Получилось неплохо», — подумал Калюббе на бегу и удивился тому, что крестьяне не отстали, а продолжают трусить за ним. Наконец Тиль оказался рядом. Задыхаясь, Калюббе шепчет ему: — Не бойся! Покрепче намотай веревку на кулак. Смотри, не упусти скотину! Она теперь принадлежит государству, и ее надо доставить в Лоштедт любой ценой!

Слева и справа бегут крестьяне, из-за них ничего не разглядишь, слышен только топот. Но вот, кажется, и просвет. Впереди опять светло-желтая куча, значит, и на этой дороге…

Но останавливаться уже нельзя. «Надо прорываться», — решает Калюббе.

Перепуганный вол тащит его вперед, оглянуться Калюббе не может. Едва крестьяне замолотили палками по воловьим бокам, Калюббе крикнул: — Тиль! Сворачивай на луг!

Но деться уже некуда — впереди огонь. Калюббе смутно различает шесть — восемь лиц, видит вынырнувшего откуда-то репортера «Хроники» с фотокамерой в руках, успевает заметить, как кто-то из крестьян бьет палкой по аппарату…

Полыхнуло пламя, жар, удушающий дым.

Калюббе больше ничего не видит. Вол дернул за веревку, едва не вывихнув ему руку. И вот Калюббе стоит у какого-то дерева, он лихорадочно дышит, легкие чуть не разрываются. Но дорога впереди свободна. Проскочил!

Он огляделся вокруг. Густой желто-белый дым клубится над лугом. По траве пробегают тени.

«Где же Тиль?»

И тут он увидел второго вола, мчавшегося без поводыря по лугу, задрав хвост.

Чиновник ждет четверть часа, полчаса. Бросить скотину нельзя, она — собственность государства. Но больше он ждать не может. Тиль рано или поздно отыщется. Крестьяне никого не обижают.

Калюббе дергает вола за веревку, и они пускаются в путь в сторону Лоштедта.

Время — около одиннадцати вечера. В трактире «Тухер» к Венку подсаживается Штуфф, только что вернувшийся из кино.

— Что пьешь? — спрашивает он Венка. — Одно пиво? Не-е, слабовато, сегодня у меня хандра… Франц, кружку пива и бутылочку тминной.

— Как фильм?

— Ерунда несусветная. И такую дрянь придется завтра хвалить, иначе не выудишь объявлений.

— А что за картина?

— Да эротическая мура. С раздеванием.

— Как раз в твоем вкусе…

— Брось, старина. Что они теперь смыслят в эротике? Ну к чему раздеваться? Ведь так все наперед узнаешь, не интересно. — Штуфф пьет. Сначала рюмку водки. Потом большой глоток пива. Потом опять водку. — Вот это то, что надо. Попробуй-ка. Сразу другое настроение.

— Увы. Нельзя. Моя надзирательница устроит скандал, если почует водку.

— А-а-а, твоя старуха. Чудно, все время одна и та же. Никакого сюрпризика. Неужели еще доставляет удовольствие?

— Брак — не удовольствие, Штуфф.

— Именно. Я так и полагал. И без сюрпризов. Нет уж, благодарю покорно… Знаешь, в чем главный дефект современного дамского белья? Все известно заранее. Идиотские трико, в обтяжку! То ли дело прежде: панталоны! Широкие, беленькие, глаз не оторвешь!

Штуфф мечтательно зажмурился.

— Слушай, а где твой объект? — пробуждает его от грез Венк.

— Что? Какой объект? А-а, Калюббе! Вон тот хрыч, через стол от нас, в скат играет, полноватый, рожа угрюмая.

— Так вот он какой, Калюббе, — разочарованно тянет Венк. — Я его себе представлял другим.

— Другим, говоришь… сойдет и такой. А чего стоят его партнеры! Видел бы их господин финансовый советник, вот бы порадовался.

— А кто они?

— Ну, этого-то, в серой форме, ты должен знать. Его каждый мальчишка знает. Младший надзиратель Грун, из каталажки. По кличке Придурок. В ноябре восемнадцатого солдатики поставили его к стенке, после чего он и свихнулся.

— За что поставили?

— Наверно, слишком допекал бедняг. Они палили по нему, как по мишени, но «мазали». Как он жив остался, ему и по сей день невдомек… При случае погляди, что он творит, когда правые вывешивают свои черно-бело-красные знамена. Ни одного флага не пропустит, перед каждым снимает фуражку и вопит: «Под этим знаменем мы не голодали!» Детвора за ним гурьбой ходит.

— И такого назначили государственным служащим!

— Ну и что? Отпирать и запирать камеры он еще способен.

— А третий?

— Машинист Тинельт. Самый старший по стажу в округе. К нему сюда вся дирекция железных дорог Германии приезжала, уговаривала форму носить. Все равно не надел. И знаешь, почему?

— ??

— Потому, что тогда ему придется надевать и форменную фуражку.

— ???

— Ну и глуп же ты, Венк. Пиво хлестать — мастак, а такой простой вещи не понимаешь. Да потому, что на железнодорожной фуражке изображен новомодный орел, а Тинельт признает старомодного…

— И не напяливает?

— Не напяливает. Так его перевели на маневровый паровозик, ну а он твердит свое: до пенсии два года, как-нибудь дотяну. В общем, начальство оставило его в покое, но вот коллеги… С коллегами всегда хуже. — Пауза. Штуфф пьет крупными глотками. — Калюббе пора бы уже сбегать в уборную, там бы я с ним потолковал тихонько.

— Думаешь, скажет?

— Если подойти с умом, скажет.

— Рискованно.

— Почему? Если промахнусь — так я ж пьян.

— Послушай, Штуфф, за угловым столиком какой-то молодой отшельник не сводит с тебя глаз.

— Пускай, если нравится. Впервые его вижу. Смахивает на бывшего офицера. Теперь, небось, какой-нибудь коммивояжер… масла, смазочные материалы.

— Похоже, что он желает с тобой пообщаться.

— Может, он меня знает… Прозит! Прозит! — кричит Штуфф через весь зал незнакомому молодому человеку, который в ответ поднимает пивную кружку.

— Что, узнал все-таки?

— Нет, не припоминаю. Что-то ему от меня надо. Захочет — подойдет.

— Странно, с чего он вдруг так заулыбался тебе?

— Почему странно? Может, ему мой нос понравился… Ладно, опрокину-ка еще стопочку. Видать, Калюббе к стулу прилип.