Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Удирать не буду.

— Предлагаю с удобствами. Отвезу тебя на своей колымаге в Штольпермюнде. Месячишка два-три поплаваешь рыбаком на шхуне. К тому времени все утрясется, и вернешься.

— Не имею права исчезать. Я нужен движению.

— Какая от тебя польза за решеткой?

— Большая. Может, еще больше, чем на воле. И вот почему: сегодня арестовывать меня придет не сельский жандарм, сюда нагрянет сама шупо [17] Шупо (сокр. от «шутцполицай») — государственная полиция в Германии (до 1945 г.). , из города. Так вот: дай знать крестьянам. Обзвони по телефону окрестные села, чтобы все, кто на ногах, шли сюда. Скажи посыльным, что указания им дадут в округе. Эх, Георг, если б они меня еще и заковали, и в кандалах повели к тюремной машине! А ты давай фотографа, и в завтрашний номер «Бауэрншафт» — снимки!

— Убедил. После сегодняшней суматохи, конечно, явится шупо.

— А я буду сидеть здесь и чистить ружья, — продолжал рассуждать хозяин. — Пришлют, наверно, какого-нибудь лейтенанта, он, как увидит у меня оружие, сразу взбеленится: как же, выходит, не только у них есть оружие! Нынче полицейские все помешались на этом… Озвереют непременно. А крестьяне… ты не знаешь, до чего их тяжело раскачать. У мужика все его добро по частям из рук тащат, а он все верноподданно кланяется! Зубами скрипит, но кланяется. Вот она, покорность перед начальством, она у них в крови… Но если уж меня в кандалах поволокут, может, хоть это подействует на них…

— Еще как!

— И вот что, Георг: повидай сегодня Редера из Каролиненхорста, он остается здесь заместо меня. Пусть в воскресенье парни из четырех-пяти деревень объедут верхом округу и зачитают заявление о нарушении прав. Текст сочинит Падберг, в редакции «Бауэрншафт». Пусть созовут всеобщий сход и устроят в Альтхольме большую демонстрацию протеста. И промаршируйте возле тюрьмы. Уж я вас услышу из камеры.

— Все будет сделано.

— И не забудьте передать, чтобы собирали деньги. Деньги нам очень нужны. «Бауэрншафт» пускай напечатает призыв к пожертвованиям. Мне надобен первейший в мире адвокат. Процесс должен стать политическим.

— Знаю одного. Справлюсь в Берлине.

— Наипервейший! Знаешь, Георг: если за мной придут шупо, если меня закуют да еще поколотят, — это будет лучший день в моей жизни!

Хеннинг дождался, пока арестовали Раймерса, и поехал в Альтхольм, чтобы поговорить со Штуффом.

Уже стемнело, когда он прибыл в город, однако газетчика удалось отыскать быстро. Хеннинг прикинул: в Альтхольме сорок — пятьдесят кабаков, в одном из них наверняка торчит Штуфф. Он оказался в третьем по счету.

Штуфф хмур и неразговорчив. Хеннинг рассказал ему о Тредупе, но Штуффа сегодня, кажется, ничто не может расшевелить. Он пьет рюмку за рюмкой, и у Хеннинга такое чувство, будто Штуфф не очень-то слушает его. К рассказу о событиях в Штольпе он лишь заметил: — Глупая шутка! — и нетерпеливо спросил: — Что еще?

Хеннинг начинает снова. Рассказывает об аресте Раймерса.

— Сам я при этом не присутствовал, мне нельзя было показываться, но я подглядывал из-за ограды, а потом расспросил жену Раймерса и народ.

— Подумаешь, великое событие! Обычный арест! И по закону.

— Позвольте: то есть как по закону? Бежать он намеревался, что ли?

— По подозрению в сокрытии.

— Да чего там скрывать, когда есть фотоснимки?! А, ладно, — уступает Хеннинг, — к чему нам спорить… В общем, они приехали в начале седьмого — два криминалиста и грузовик с шупо. Целый отряд! За одним человеком! Правительство выставляет себя курам на смех. Но я позаботился о встрече. На улицу сразу хлынул народ. И толпа все росла и росла.

— Значит, дело все-таки не в одном человеке.

— Но позвольте, это же были мирные крестьяне! Они просто глядели, никто и руки не поднял… Шупо оцепили двор. Шестеро, включая офицера и сыщиков, вошли в дом.

— Что за офицер?

— Мы ожидали, что пришлют какого-нибудь лейтенантика. Представьте: явился полковник Зенкпиль собственной персоной… Дальнейшее мне известно со слов жены старосты и других очевидцев. Вошли они в комнату. Франц, то есть Раймерс, стоит у стола с ружьем в руках. А на столе еще пять ружей. Фараонов прямо в дрожь бросило. Молодые тут же схватились за пистолеты, а сыщики укрылись за печкой.

— Кому охота лезть под пули.

— Шестеро против одного!

— Какая разница? Ну и дальше?

— Полковник был спокоен. Он пошутил, уселся в кресло. Но Раймерс велел ему встать и отодвинул кресло, поскольку он, хозяин, не приглашал садиться. Затем потребовал, чтобы все вошедшие в его комнату сняли фуражки и шляпы.

— Какая чепуха. Солдатам снимать фуражки?!

— Именно поэтому… Ну, полковник мало-помалу заводится, а сыщики велят предъявить разрешение на весь этот арсенал. Раймерс и говорит:

«Оно у Франца».

«Кто такой Франц?» — спрашивают те.

«Мой секретарь», — отвечает Раймерс.

Велят позвать этого секретаря. Раймерс говорит, что может только сам сходить за ним. Те возражают, боятся, что хозяин смоется.

«Где Франц?»

«На чердаке».

«На каком чердаке? В амбаре?»

«Нет, здесь, в доме».

«Нельзя ли его позвать?»

«Если думаете, что в этом есть смысл, могу попробовать».

«Да, попробуйте».

Все выходят во двор, и Раймерс кричит:

«Эй, Франц, спускайся. Полиция требует».

Никакого ответа. Раймерс, — он так и вышел с ружьем в руке, — орет, надрывается, но все без толку.

«Может, Франц спит?» — спрашивают.

Раймерс говорит, что не знает, спит Франц или нет. Тогда решают послать на чердак полицейского. Спрашивают, в какую дверь стучать?

«Как влезете, то прямо».

Полицейский взобрался наверх, повертелся там и слез обратно; на двери, говорит, висит замок. Раймерс крайне удивлен: мол, неужели они не знают, что чердаки повсюду принято запирать.

Тут они, конечно, начали догадываться, что он их дурачит. Да и батрачки в кухне стали громко хохотать, услыхав, как их хозяин кличет «Франца». Тогда шупо вернулись в комнату и спросили Раймерса в лоб: что, мол, это за Франц, которого он держит под замком.

«Ну, мой секретарь».

«Секретарь? Живого человека не запирают».

«Иногда запирают. Ведь вы же за тем и приехали, господа хорошие».

«Вы что, держите тут арестованных?»

«Разве мебель можно арестовать? У вас этот арестант называется секретером , а я испокон веку зову его секретарем . И имя ему дал: Франц».

— Так оно и есть. Раймерс давал имена не только мебели, но и своим костюмам, телегам, всякой утвари.

— Идиотская прихоть! И когда эта деревенщина ума наберется!

— Все ворчите. А ведь вам интересно, что я рассказываю, иначе не слушали бы.

— Интересно? А что мне остается: пришли, уселись за мой стол и не думаете уходить!