Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Продолжая строчить, Штуфф прикидывал: «Для провинции не пойдет… Но в Берлине возьмут… Марок сто отвалят… А Хеннинг — ничего, славный малый… Передам-ка я, пожалуй, эту бодягу вечерним редакциям по телефону».

Экономка губернатора Тембориуса вернулась домой лишь к половине первого ночи. Вечером она была в кино, встретила там знакомых, а потом посидела с ними часика два в кафе «Коопман».

В Штольпе экономка Клара Гель личность известная и уважаемая. Все помнят, что когда-то она была самой обыкновенной судомойкой. Смышленая, прилежная, понимающая толк в обхождении с людьми, она пробилась наверх и теперь управляла большим домашним хозяйством холостяка Тембориуса. И каждый горожанин и селянин знал, что неофициальный путь к Тембориусу ведет через его экономку: когда бюрократизм торжествовал победу, одна Клара Гель умела затронуть в губернаторской душе ту или иную человеческую струнку.

Клара засиделась в кафе. Ей снова и снова приходилось рассказывать о том, как повлияла на господина губернатора эта грубая шутка с бомбой: он очень скверно себя почувствовал, сразу лег в постель и принял, по меньшей мере, три таблетки пирамидона.

— Я заставила его пропотеть. Он у меня выпил липового отвару, а в восемь я потушила у него свет и сказала, что ухожу. Иначе он вызывал бы меня весь вечер…

И вот она идет домой. Половина первого ночи, но ей не страшно, хотя впереди плохо освещенная улица с редко стоящими особняками. Кругом деревья — вдоль улицы, в садах, — и в некоторых местах совсем темно.

Шагах в двухстах от дома ей встретились двое мужчин. Один из них приподнял шляпу и вполголоса вежливо произнес: — Добрый вечер.

Экономка поздоровалась в ответ и пошла дальше. Когда она открывала калитку в палисадник, ей показалось, что за ней наблюдают. Она оглянулась: невдалеке смутно виднелись два силуэта, те мужчины не ушли.

«Стойте себе, стойте, — подумала она. — Я уже не гожусь для вас. Вот лет двадцать назад…»

Она прошла по хрустящей гравийной дорожке к дому и стала отпирать входную дверь, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить губернатора, — дверь его спальни выходила в прихожую.

Неожиданно входная дверь открылась — она вовсе не была заперта.

«Ох, эти девчонки, — сердито подумала домоправительница. — Уж я им устрою головомойку. А Эрну пора выпроваживать, пусть срочно венчается со своим Вилли. Еще две-три недели — и губернатор сам смекнет, почему потолстела его горничная».

Экономка включила свет и обнаружила еще одну улику — посреди прихожей стояла коробка, обыкновенная белая коробка из-под маргарина. «Ага, значит, Мальман все-таки прислал консервы! — подумала Гель. — И эти бесстыдницы не могли убрать!»

Гель подняла коробку и унесла по длинному коридору в кухню, расположенную в пристройке; там она поставила ее в кладовую, проверила, хорошо ли закрыт газовый кран, на обратном пути выключила всюду свет и поднялась по лестнице к себе в спальню.

Задергивая штору, экономка бросила последний взгляд на улицу. Странно, те двое мужчин вернулись и стоят в тени деревьев, она ясно различает их темные силуэты.

«Может, вторая девчонка завела нового ухажера?» — Гель уверена, что ни одного из мужчин прежде не встречала, хотя лиц их не смогла разглядеть.

Она зажгла свет, подошла к кровати, взялась за покрывало…

И в ту же секунду ей показалось, будто в комнату ворвался ураган. Что-то подхватило ее, подняло вверх… еще выше… Она зажмурилась… Сейчас будет потолок…

Но тут она упала… раздался грохот, словно настал конец света. Ей почудился ее собственный крик…

И вот она лежит навзничь, еще в сознании. А вокруг тихо-тихо…

Потом что-то зажурчало по стенам, в ее ушах…

И наступил мрак. Жуткий черный мрак.

По песчаной дороге из Дюльмена к Бандековскому хутору бредет человек. Судя по одежде и обуви, его можно принять за солидного господина. И все же чего-то в его облике для этого не хватает: ни одна горничная, которой пришлось бы докладывать своей хозяйке о его визите, не признала бы в нем барина.

Жарко, и человек не спешит. Он то идет, то останавливается и задумчиво разглядывает следы на песке.

«В сторону хутора проехал мотоцикл, — рассуждает он. — Это ясно. Обратно не возвращался. По карте это единственная дорога к хутору. Хорошенькая глушь. До ближайшей станции пятнадцать километров».

Шумно отдуваясь, человек оглядывает местность. Ничего особенного, заурядный пейзаж: песок, карликовые сосенки, заросли черники и можжевельника.

«Вообще-то графам так и полагается жить, — думает он. — Да и этот граф тоже какой-нибудь фон Голь-гольянский, сын дворянский… Интересно, что там удастся выведать…»

Когда человеку уже пятьдесят два, а он, несмотря на свое усердие, все еще в звании ассистента сыскной полиции, то подобные рассуждения связаны у него, естественно, с кое-какими надеждами. Со времен Ноябрьской революции многие коллеги ассистента Пардуцке из Альтхольма на его глазах стали следователями, старшими следователями, даже комиссарами. Он же остался тем, кем и был, несмотря на все свое усердие.

«Если удастся раскрыть эту бомбовую аферу, меня обязаны повысить, пусть я и не член их партии. — Брови его ползут вверх. — Да нет, глупости! Если бы они делали как положено, я бы давно уже был комиссаром, сразу после капповского путча. Но эти гарайсы и фрерксены, вся их красная шайка, только рады нагадить человеку».

Пардуцке — прирожденная ищейка, разнюхивать — его страсть. Даже рискуя нарваться на неприятность, он все равно не бросит следа, если уж почуял его. Как, например, сегодня, когда вынул из своего почтового ящика записку, всего два слова: «Бомбы — Бандеков».

Своим начальникам Пардуцке ничего не сказал об этом следе. Он решил, что в случае удачи сам доложит губернатору или министру непосредственно, а то еще начальники, утаив его рапорт, присвоят себе его заслуги. Формально же он отправился в Бандеков по следам похитителей скота. «Блестящий повод представиться этому графу Голяку!»

Стоит июль, спокойная пора для крестьянина. На полях безлюдно. Луга скошены. До жатвы еще недели две, а сенокос уже окончился.

«Жаль, что никого не видно. Ни одной девки — у них-то больше всего и разузнать можно».

Сзади послышался шум: по дороге приближался открытый четырехместный «опель». Пардуцке шагнул к обочине, хотя машина не очень пылила. Она ползла, тащилась по рыхлому песку, так что сыщик преспокойно разглядел четырех пассажиров.

На заднем сиденье двое, по виду крестьяне, оба ему незнакомы. Крестьян из этих мест он вообще не знает. Но вот впереди…

Ему стало жарко. До чего же повезло с этой запиской, какое счастье, что он сразу устремился сюда. Ну кто бы подумал о Бандекове! А то, что в Бандекове явно нечисто, теперь уж сомнений нет.