Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Вскоре под ногами захрустел гравий. До чего же темно, хорошо еще, что ночь! Перемахнув через небольшой газон, Тредуп кидается в кусты и, продравшись сквозь них, выбегает на лужайку, — здесь его шагов уже не слышно; а вот и Кальвинштрассе. Тредуп обернулся: далеко позади него преследователь метался по парку, светя карманным фонариком.

Когда спустя четверть часа Тредуп вошел в свою квартиру, он увидел чернобородого толстяка, сидящего на стуле у комода. На кровати, закутавшись в одеяло и поджав ноги, сидела заплаканная Элиза. Рядом, из-за второго одеяла выглянули детские головки и снова спрятались.

— Входите, Тредуп, входите, — сказал толстяк. — На улице еще один сторожит. Так что теперь от нас не удерете. Я — Пардуцке из уголовной полиции. Меня бы удивило, если бы господин Штуфф сегодня ничего не рассказал вам обо мне.

— Значит, это вы бежали за мной от «Грота»? — уже с любопытством спросил Тредуп.

— Я и мой коллега, — подтвердил Пардуцке. — От коллеги вы, как вижу, оторвались.

— А в последние дни — тоже вы за мной следили?

— С позавчерашнего вечера.

— Если бы я знал, — вздохнул с облегчением Тредуп, — то не устраивал бы напрасной гонки.

Пардуцке недоверчиво хмыкнул.

— Это вы говорите сейчас, когда попались… Во всяком случае, я должен вас арестовать.

— За что?

— За что? Подумайте сами.

— Понятия не имею.

— Каждый придуривается как умеет, — убежденно заметил Пардуцке. — Но об этом побеседуем завтра. Вот проведете ночку в камере и на все будете смотреть совсем другими глазами.

— Макс, — прошептала Элиза, — если ты в чем-нибудь виноват, то признайся лучше сейчас, и господин позволит тебе остаться дома.

— Подумайте, Тредуп, — сказал Пардуцке. — Ваша жена рассуждает здраво.

— Нет, Элиза, ты не волнуйся. Все это недоразумение. Завтра с утра иди в ратушу к бургомистру Гарайсу и скажи ему, что меня арестовали и что мне надо с ним поговорить.

— Гарайс? Какие у вас дела с бургомистром?

— Ты поняла, Элиза? Обязательно сходи, не забудь, тогда я вечером вернусь домой.

— Это не удастся сделать даже красному бургомистру. Пойдемте, господин Тредуп.

— И Штуффу обо всем скажи. Не Венку, а Штуффу. Спокойной ночи, Элиза.

— Спокойной ночи, Макс. Ах, Макс, разве я смогу уснуть… и дети… Ах, Макс.

— Ничего, Элиза, ничего. Даже хорошо, что меня арестовали. Теперь хоть ночью не надо будет тревожиться…

— Ах, Макс…

На следующий день, по-июльски ясный и солнечный, у бургомистра Гарайса в послеобеденный час собрались четверо господ. Потоки веселых лучей, льющиеся сквозь большие окна, освещают любезный жирный лик самого грузного человека в Альтхольме, живые, хотя и несколько грустные сейчас черты асессора Майера — представителя губернатора, недовольную, даже скривившуюся физиономию полковника полиции Зенкпиля и выражающее исключительное внимание лицо старшего инспектора полиции Фрерксена.

Бургомистр становится еще любезнее, улыбка — еще радушней: — Но, многоуважаемые господа из Штольпе, почему же я должен запретить этот крестьянский митинг?

Асессор Майер произносит с некоторым раздражением: — Я уже неоднократно говорил вам: потому, что следует опасаться столкновений.

— С нашими-то крестьянами? Да они и не помышляют драться.

Асессор Майер, подчеркнуто: — Движение «Крестьянство» опаснее КПГ и НСДАП, вместе взятых. Я дословно повторяю высказывание губернатора, не так ли, господин полковник?

Полковник Зенкпиль утвердительно кивает: — В понедельник сюда необходимо послать шупо, — ворчит он.

Гарайс сияет еще больше: — Надеюсь, не вопреки моей воле, господин полковник?

Асессор Майер, поспешно: — То, что я вам высказал, это — пожелания губернатора. Однако должен предупредить вас, что вы возьмете на себя немалую ответственность, если оставите эти пожелания без внимания.

Пошарив в кармане жилета, Майер извлекает оттуда какую-то записку и, щурясь сквозь пенсне, начинает читать: — При любой…

Бургомистр откидывается на спинку кресла и смиренно складывает руки на животе.

— …при любой демонстрации следует учитывать два момента: настроение демонстрантов и настроение населения.

В данном случае «Крестьянство» несомненно взбудоражено, если не настроено агрессивно. Позволю себе напомнить о конфискации волов в Грамцове, о бомбе в доме губернатора.

Этот фактор опасности возрастает вследствие того, что «Крестьянство» не является прочной формацией, а представляет собой нечто расплывчатое, неосязаемое. У него нет ни зарегистрированных членов, ни руководства.

При иных демонстрациях вы, господин бургомистр, обычно вызываете к себе руководителей, обсуждаете с ними все необходимое, согласуете маршрут, порядок шествия, ответственных лиц. Здесь же ничего этого нет. В «Крестьянстве» уполномочен каждый и в то же время никто.

Момент второй: настроение населения. В вашем городе сильны лишь СДПГ и КПГ; то, что их приверженцы не относятся с симпатией к выступлению крестьян, само собой понятно. Для трений есть тысяча возможностей, непредвиденных. Случайное замечание может вызвать драку, драка — перерасти в побоище.

У вас около восьмидесяти служащих муниципальной полиции…

— Семьдесят восемь, — уточняет Фрерксен.

— Именно. Семьдесят восемь. Двадцать из них, вероятно, в отпуске.

— Двадцать один.

— Хорошо, господин Фрерксен. Дело же в конце концов не в единицах.

Фрерксен поджимает губы.

— Итак… вычитаем… Из… Сколько там, господин старший инспектор… минус двадцать один…

— В нашем распоряжении будут пятьдесят семь человек.

— Правильно. Пятьдесят семь. А практически, самое большее, пятьдесят, ибо вы не сможете снять с постов всех регулировщиков.

— Реальных сорок, — говорит бургомистр.

— Итак, сорок. Со-рок! Господин бургомистр, господин Гарайс, что же это получается? Три, возможно, четыре, а то и все пять тысяч крестьян устраивают демонстрацию, причем во враждебном окружении, в городе, где сплошь красные! Простите! Я сам член партии! — и вы хотите, чтобы сорок муниципальных полицейских, не имеющих опыта… Ну не безумие ли это, господин Гарайс! Посудите сами!

— Отвечу вам коротко и ясно: я не запрещу демонстрацию! Не запрещу, во-первых, потому, что у меня нет на то законного основания. Что ни день, я разрешаю здесь всевозможные партийные шествия и делать исключение для какой-либо партии не имею права… Я не запрещу ее, во-вторых, потому, что не вижу оснований для запрета. Каким бы движение «Крестьянство» ни было, его участники неагрессивны . Грамцов как раз доказательство тому. Оказали пассивное сопротивление, досталось волам, но ни одного человека даже пальцем не тронули. Я понимаю, что после истории с бомбой в Штольпе кое-кто нервничает…