Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Значит, входим. Комната с кухонной плитой, сидит эта женщина, с ней два сына, больших. Да, только мы явились, они тут же за дверь, без слов. Женщина — такая маленькая, желтая, прежде работала медсестрой-акушеркой. За эти дела уже не раз в тюрьме побывала. Я даже рта не раскрыл, все поняла с первого взгляда: «Ложитесь-ка сюда, на стол!» — говорит она Хенни, а мне: «Двадцать пять марок».

Тяжело дыша, Штуфф уставился взглядом в одну точку.

— В общем, дело у нее налажено. Шприц, вода, а главное, чтобы подходящий срок был. Через сутки, то есть двадцать четыре часа, Хенни избавилась от ребенка. Случилось это ночью, так что никто и не узнал. А на следующий день пошла на работу. Горничной служила.

Как она мне про это рассказывала, ах, Тредуп, до сих пор по ночам снится! «Посмотрела я на ребеночка, — говорит, — не смогла так вот выкинуть, не глядя… Девочка была». Веришь, Тредуп, я ревел, когда ее слушал, по-настоящему ревел.

— Наверно, это давно уже было, — отозвался Тредуп.

— Да нет, не очень, — распушил опять хвост Штуфф. — Потом я еще три раза бывал у той повитухи. А одну девку я уговорил дать лжеприсягу… Да, скоты мы, Тредуп, все мы скоты. Днем бегаешь, занимаешься всякой всячиной, как и другие, но вечером, когда насидишься в кабаках и хмель ударит по мозгам, вот тогда понимаешь, какая ты скотина: я, ты, все.

— Штуфф, — сказал Тредуп, внезапно решившись и побледнев от волнения. — Штуфф, за мной все время кто-то следит.

— Да ну, тебе померещилось.

— Я думаю, это из-за снимков.

— Каких снимков? А-а, из-за снимков… Не-е, с этим все, тебе ничего не будет. Вот только в понедельник, когда крестьяне пойдут на демонстрацию, ты там не показывайся. А вообще, ничего с тобой не случится.

— Нет, Штуфф, тут что-то есть. Ведь у губернатора бомбу взорвали.

— Думаешь, из-за снимков? Дурачина! — засмеялся Штуфф. — Ее взорвали из-за налогов, чтобы попугать правительство. И оно уже, будь спокоен, полные штаны наложило.

— И все-таки за мной кто-то ходит, — настаивает Тредуп. — Не с тех пор, а в последние дни.

— Может, кто-нибудь пронюхал о деньгах? Кстати, сколько ты отхватил?

— Триста… Нет, о них никто не знает.

— Значит, пятьсот. И много уже потратил?

— Десять марок!

— А жена?

— Тоже не знает. Деньги не дома.

— Тогда лучше кому-нибудь скажи, где деньги. Всякое ведь может случиться.

— Ага, значит, ты тоже допускаешь!.. Нет, никто не узнает, они закопаны. Хоть убей, не скажу.

— Не болтай. Ты пьян. Ну кто тебя собирается убивать?

— Хотя бы тот тип из журнала, который вместе с тобой приходил ко мне тогда ночью. Или этот, что теперь следит.

— Это кто же?

— Такой низенький, толстый. Волосы курчавые. Черные.

Штуффа внезапно осенило: — Скажи-ка, ты Пардуцке знаешь?

— Пардуцке? Нет. А кто это?

— Слушай, Тредуп, — Штуфф навалился на стол. — Ты в последнее время ничего не натворил? Ну, что-нибудь солидное, — не какую-нибудь там мелочишку слямзил, когда хозяин пошел объявление писать и ты в лавке один остался, — а по-крупному?

— Скотина ты, Штуфф, — сказал Тредуп. — Настоящая скотина. Так вот, знай: ни по-крупному, ни по мелочи.

Штуфф заклинающе выпучил на него глаза: — Даешь голову на отсечение?

— Дам. Ни краж, ни абортов, ни склонения к лжеприсяге, ни бомб, ни чего-либо еще.

— Пожалуй, он на сей раз не брешет, — сказал Штуфф. — Значит, Пардуцке идиот. Пусть его ходит, ты здесь ни при чем, Тредуп. Он выслеживает кого-нибудь другого.

— Но я боюсь, Штуфф. Стоит мне обернуться, вижу: кто-то идет. А хуже всего, знаешь, если никого нет… тогда у меня просто голова выкручивается, пока я снова его не увижу…

— Трус! Вот у нас, на фронте…

Но Тредуп, не слушая его, продолжает: — У меня на затылке есть одно место, я все время чувствую его. Такая полосочка, поперек черепа. Вот здесь, над шеей. Я не шучу. Понимаешь, там все время что-то давит, такое чувство, что меня обязательно треснут по черепу. Вот так, сзади. Раз — и готово.

Надеясь на утешение, он уставился на Штуффа.

— Вот у нас на фронте был вице-фельдфебель, — завел опять Штуфф. — Так у него так же началось…

— Погоди, — перебил его Тредуп. — Ты скажи, что мне делать. Ведь так можно и рехнуться.

— Вице-фельдфебель, — гнет свое Штуфф, — тоже попал в одно заведение…

Тредуп резко поднимается.

— До свидания, Штуфф. Надеюсь, ты тут расплатишься. — Берет свою шляпу и уходит.

А на улице по-прежнему летняя ночь, темная и безлунная. Чуть шевелятся листья деревьев, шумит вода у плотины, и на черной глади пруда поблескивают отражения газовых фонарей.

Прислонившись спиной к дереву, Тредуп внимательно оглядывает улицу, ведущую в город. Проезжая часть хорошо освещена фонарями, там никакого движения; тротуары тоже безлюдны, ни одной тени. Но по обе стороны улицы тянутся ряды лип, и за деревом может прятаться человек, а то и два, кто знает. Выскочат, стукнут по голове — по тому самому месту на затылке… Хорошо, если внезапно, испугаться не успеешь, а вот когда ждешь удара… жуть.

«Надо бы вернуться в погребок и вызвать по телефону такси с Вокзальной площади, — подумал Тредуп. — Хотя нет, там Штуфф. Опять начнется пьянка, опять истории про баб, не отвяжешься…»

Выйдя на середину проезжей части, он двинулся вперед медленно, робкими шагами. Приблизившись к очередной паре деревьев, он всякий раз долго всматривался, нет ли кого за ними, и лишь после этого шел дальше.

Он миновал уже десять — двенадцать деревьев, и перед ним в конце аллеи засветились огни Рыночной площади, как вдруг из самой черной тени к нему этаким шариком покатился низенький бородатый человек… тот самый, которого он видел и вчера и сегодня…

Тредупу показалось, будто человек что-то протягивает в его сторону, не то руку, не то… Он вскрикнул, сделал огромный скачок и побежал к площади.

За собой он услышал нестройный топот — значит, их двое. Один из них крикнул: — Стой, стрелять буду!

Тредуп мчался не оглядываясь.

Второй голос крикнул: — Пардуцке, брось его! Все равно никуда не денется.

«Пардуцке? — мелькнуло в голове у Тредупа. — Кто такой Пардуцке?»

Но раздумывать некогда, надо бежать, а то они догонят и ударят его по чувствительному месту, тому самому, на затылке.

Он пересек освещенную Рыночную площадь, безлюдную сейчас, после полуночи, и свернул на Пропстенштрассе.

«До дома отсюда изрядный крюк, — подумал Тредуп. — Ах, почему я не остался с Элизой!» — и припустил быстрее.

Кажется, его преследовал теперь только один, но он так пыхтел, что Тредуп возымел надежду на спасение. Добежать бы до городского парка, это совсем рядом, а там темнотища, и его не найдут.

Тредуп метнулся в сторону. Преследователь отставал от него шагов на двадцать.