Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Много там раненых?

— Еще один крестьянин. И вахмистр.

— Тяжело?

— У вахмистра, видимо, сотрясение мозга, доктор Ценкер сказал. А у крестьянина рассекли руку саблей.

— А еще есть?

— Насколько нам известно, нет, господин бургомистр.

— Огнестрельные ранения?

— О таких мы не слышали.

— Хорошо, поезжайте.

Гарайс, отдуваясь, забирается опять в машину. Опустив веки и сложив на животе руки, он вертит большими пальцами.

Люди на улице говорят: «Гляди-ка, наш бургомистр. Жирен он больно, сморило его. Оно и понятно, жарища-то какая».

Гарайс думает: «Три крестьянина ранены тяжело, один полицейский легко… Никаким бунтом и не пахнет… Надо было оставить Врэдэ в Грюнхофе. Да, кажется, я тоже напортачил».

В полицейском участке на вокзале он увидел старшего инспектора Фрерксена; тот сидел в полутемном углу за столом, втянув голову в плечи и закрыв лицо руками.

«Вот тебе на!» — подумал Гарайс и, рассияв улыбкой: — Ну-с, ребятки, выкладывайте. Желательно по порядку. Начнем с вас, Калленэ.

Но старший инспектор уже вскочил с места: — Честь имею доложить, господин бургомистр, знамя у нас! Конфисковано и отправлено в главный участок.

— Какое еще знамя?

— Крестьянское. Черный флаг с косой наверху.

— С косой?

— Приделана к древку, на конце. Мятежный знак. Я конфисковал его.

— Хорошо, Фрерксен, докладывайте по порядку.

И Фрерксен сообщил, как все происходило.

— Знамя вызвало подозрения. Публика нашла его неприличным. А коса была просто опасной.

Он изложил, как действовал: сначала попросил, затем потребовал. Его оттолкнули, избили, вырвали саблю.

— Что мне было делать? Уступить? Оставить знамя крестьянам? Я распорядился отобрать его. Крестьяне оказали ожесточенное сопротивление. Харт тяжело ранен…

— Знаю.

— Теперь расскажите вы, полицмейстер. Вы знамя видели? То есть еще до стычки.

— Да.

— Оно вам тоже показалось подозрительным?

— Откровенно говоря, не обратил на него внимания. Когда я с патрулем проходил мимо «Тухера», был там какой-то флаг. Да их столько висит вокруг!..

— Ясно. Ну, а вы, Пинкус? Что говорит публика, господин журналист?

— Рабочие возмущены. Чего крестьянам тут надо? Эти бомбометчики вели себя так агрессивно! Товарищ Гарайс, имейте в виду, рабочие этого не потерпят. У нас в Альтхольме все левые, и здесь не место для праворадикальных демонстраций…

— Хорошо, хорошо. Спасибо. Значит… — Толстяк погружается в размышления. В наступившей тишине слышно, как громко тикают стенные часы.

Тик-так… тик-так…

«Они заварили кашу, — думает бургомистр. — Расхлебывать должны мы. И до самого донышка. — Он нахмурился. — Что мне расследовать: поступила ли полиция правильно? Все мы ошибаемся. Что в конце концов произошло? Небольшой инцидент во время демонстрации, потасовка. В Берлине такое каждый день случается. Главное, чтобы пресса не подняла шум, и через неделю все забудется. Но начатое следует довести до конца. Отозвать шупо я уже не могу».

— Где сейчас крестьяне? — спрашивает он.

— Подходят к Аукционному павильону. Там у них будет митинг. Я приказал полицейским эскортировать шествие.

— Хорошо. Хорошо.

Тик-так… тик-так…

«Разинули рты, будто я рождественский дед, — думает Гарайс. — И Фрерксен таращится, аки агнец закланный. А ведь все так просто. Надо всегда идти дальше. Кто стоит на месте, тот уже не прав».

— Я распущу их собрание, — говорит он вслух, — поскольку оно приняло немирный характер. Крестьян пошлем по домам. Сию минуту на Югендшпильплатц прибывает шупо… Вы, Калленэ, немедленно поезжайте туда, установите связь со старшим лейтенантом Врэдэ и оцепите Аукционный павильон… Мы тоже едем. Пошли, Фрерксен.

Территория скотного двора Общества по разведению черно-пестрой породы обнесена высокой кирпичной оградой с широкими воротами. У ворот собралась полиция и наблюдает за вливающейся во двор колонной демонстрантов во главе с оркестром. Хозяевами Аукционного павильона и всего двора являются крестьяне, это их собственность. Полицейские стоят у ворот справа и слева, группами и поодиночке. По мере того как демонстранты заполняют двор, полицейских становится все больше.

Крестьяне входят в ворота, кто опустил голову, а кто с вызовом глядит на полицейских и крепче сжимает палку. Все уже слыхали, что была стычка и что конфисковали знамя. Все видели кучку полицейских, стоявших на Буршта с отобранным знаменем. Говорят, что есть тяжело раненные, даже убитые; у всех на устах имя Хеннинга, о существовании которого час назад почти никто и не знал.

Изредка в адрес полицейских летят крепкие словечки: «кровавые псы», «убийцы», «разбойники», однако большинство помалкивает.

Но вот темный, сумрачный павильон заполнен до отказа. В этих четырех стенах крестьяне чувствуют себя как дома. Зал гудит вавилонским многоголосьем.

Вспыхивают дуговые лампы, освещая собравшихся.

Этот павильон, предназначенный для выводки на показ коров и быков, похож скорее на цирк, чем на зал; в середине посыпанный песком круг, по бокам барьеры, галерейки, лесенки, проходы, а у торцовой стены эстрада, где восседает отборочная комиссия или аукционаторы.

На эту эстраду, перед которой расположился оркестр «Стального шлема», и поглядывают крестьяне. Но сцена пока пустует.

В комнате за сценой собралась группа мужчин; они никак не могут решить, что делать: какой выдвинуть лозунг, что сказать о случившемся.

Все говорят наперебой, осыпая друг друга упреками.

— А я ни слова не скажу! — восклицает Падберг. — Что прикажете говорить об этом кавардаке? Все сделано шиворот-навыворот, с начала до конца! И я это должен покрывать? Благодарю покорно.

— Суть дела в том, чтобы доложить крестьянам, что и как случилось, — говорит граф Бандеков. — Для этого вы самый подходящий. Ведь завтра в газету все равно придется писать.

— Докладывать здесь? Подливать масла в огонь? Нет уж, спасибо. Да вы соображаете, что начнется, когда три тысячи мужиков узнают, как на нас налетели, расколошматили и обобрали? Покорнейше благодарю. Меня уже один раз привлекали как зачинщика, хватит, сыт по горло. — Повернувшись, он вдруг замечает перед собой человека в шляпе с кисточкой, который внимательно прислушивается к их перепалке.

— Черт бы нас всех побрал! — взрывается Падберг. — Неужели ни у кого не хватит духу выгнать отсюда легаша? Файнбубе, вы здесь хозяин, укажите этому господину на дверь.

Аграрный советник Файнбубе несколько смущен: — Э-э, послушайте, вам тут нельзя находиться. Вы ведь из уголовной полиции? Прошу вас, идемте со мной… или у вас есть какое-то особое поручение, в письменном виде?

— Чего с ним церемониться! — рычит Падберг. — Вон отсюда, св…