Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Крестьяне провожают его взглядом.

Наступает тишина. Оркестр больше не играет. Крестьяне смотрят на папашу Бентина — будет ли он еще говорить.

Опять открывается дверь слева на эстраде, но на этот раз появляется какой-то высокий, статный крестьянин в низко надвинутой на лоб шляпе.

Остановившись, он устремляет затененный шляпой взгляд вниз, на толпу, словно не ожидал здесь такого сборища. Затем направляется к середине эстрады, странно пошатываясь, точно пьяный.

Толпа пристально разглядывает незнакомца, но едва ли кто знает крестьянина Банца с выселка Штольпермюнде. Вид этого рослого человека, нетвердо держащегося на ногах, порождает у публики тревожное чувство, будто сейчас что-то произойдет.

Возле папаши Бентина человек останавливается и начинает говорить — видно, как шевелятся его губы, но слов не слышно.

Тогда он внезапно срывает свою шляпу и бросает ее в толпу. Обнаженная голова его представляет собой жуткое зрелище — не голова, а кровавое месиво.

По залу прокатывается рык.

Этот рык словно возвращает человеку на сцене дар речи. Он кричит: — Крестьяне! Вот как встречает гостей Альтхольм! Глядите, мужики, что делают с нами власти!

Толпа взревела тысячеголосым зверем.

Окровавленный человек, пронзительно вскрикнув, рухнул в изнеможении.

Все двери распахиваются настежь, в зал, размахивая резиновыми дубинками, устремляются шупо и городские полицейские.

Раздаются команды:

— Очистить зал!

— Собрание распускается!

— Всем покинуть зал, соблюдая порядок!

— Ну, пошли, — говорит Штуфф Блёккеру.

— Да, идем, — соглашается тот. — Смотреть тошно.

Шупо и городская полиция одержали над крестьянами решительную победу. Людей поодиночке вытолкали во двор, обшарили каждого в поисках оружия и отобрали палки. Все это они позволили проделать с собой, как с манекенами. Затем их вытеснили со двора на улицу, построили было в колонну, но тут же опять распустили. Их направляли то в одну улицу, то в другую, гоняли то туда, то сюда, в зависимости от прихоти какого-нибудь вахмистра. То запрещали идти по тротуару, то разрешали, освобождая проезжую часть для транспорта.

Оглянувшись, Штуфф замечает среди полицейских мундиров черный сюртук бургомистра. Вахмистры снуют взад и вперед, последние крестьяне с поникшими головами робко пробираются к выходу.

— Ну и пыжится этот красный боров, — с горечью вздыхает Штуфф. — Ты только посмотри, Блёккер, как увивается вокруг него наш коллега Пинкус.

И в самом деле: штеттинский корреспондент «Фольксцайтунг», органа классово сознательных социал-демократов, чувствует себя на месте. Вот он с подобострастной улыбкой что-то говорит офицеру шупо, вот перебрасывается замечаниями с однопартийцами из магистрата, а вот, вспыхнув благородным гневом, показывает пальцем на какого-то крестьянина.

— Жалкий списатель! — цедит сквозь зубы Штуфф.

— Сволочи, — обобщает Блёккер. — Погодите, что еще завтра будет.

Оба представителя буржуазной прессы Альтхольма подходят к воротам. Услышав за спиной чьи-то быстрые шаги, они оборачиваются.

К ним спешит старший инспектор полиции Фрерксен:

— Извините, господа! Бургомистр просил передать, что ждет вас завтра в девять часов на пресс-конференцию.

— Вот как? — удивляется Блёккер.

— Теперь мы вам понадобились? — ехидно спрашивает Штуфф.

— Я вручу вам текст официального сообщения о прискорбных событиях.

— Прискорбных для тебя! — усмехается Штуфф.

— Не понимаю, Штуфф. За мной стоят и бургомистр, и губернатор, и полиция.

— Но не я, — говорит Штуфф.

— Ты не должен прислушиваться к недобросовестным свидетелям.

— Уж твои-то добросовестные.

Фрерксен с любезной улыбкой обращается к Блёккеру: — Полагаю, что «Нахрихтен», как всегда, найдет благоприятный для нашего города выход.

Блёккер с сомнением пожимает плечами.

— Но господа! — с неожиданной горячностью восклицает старший инспектор. — Полиция была вынуждена вмешаться. Мятежники издевались над авторитетом государства. Проявили неуважение к конституции. Преступили законы! Неужели полиция должна была капитулировать перед ними? Без боя?

Минутное молчание. Фрерксен ждет ответа.

— Ну, ты идешь? — спрашивает Штуфф. — У меня больше нет времени. Много дел.

— Иду, иду, погоди. Всего хорошего, господин старший инспектор.

— До утра, — кричит им вслед Фрерксен. — В девять пресс-конференция.

Они плетутся по улице.

— К черту! — восклицает вдруг Штуфф. — Не хочу сейчас в город. За мной, Блёккер.

Они поворачивают назад, снова проходят мимо ворот скотного двора, идут немного по шоссе, через калитку в изгороди входят на какой-то выгон, идут вдоль ржаного поля, затем по лугу и останавливаются у ручья.

— Давай присядем, — говорит Штуфф. — До чего ж хорошо! Воздух-то какой свежий!

— Кажется, это луг Бентина. Раньше здесь по берегу тополя стояли.

— Нет, луг грюнхофский, — поправляет коллегу Штуфф. — А ручей — граница между Альтхольмом и Грюнхофом. Так что мы уже не на альтхольмской земле.

— Хорошо бы туда совсем не возвращаться. Какая же теперь поднимется склока!

— Сигары у тебя остались? — спрашивает Штуфф. — Спасибо, возьму одну. Пожалуй, я здесь вздремну малость. Еще хмель не вышел.

— И надо было нам надраться именно тогда, когда происходило такое. Мы же ничего не увидели из всей заварухи.

— С меня хватит, насмотрелся в павильоне. Главное знаю. А для остального есть очевидцы, и немало.

— А Фрерксена ты лихо отшил, молодец.

— По заслугам. Мне сказали, что всю кашу заварил он. Уж я его распишу, засранца, подлюгу.

— Не хочешь обождать до пресс-конференции?

— Обождать? А чего от них дождешься? Три короба вранья? Я сам достаточно видел. Знаю. Избивать безоружных крестьян, ну погодите, дружочки! «Хроника» вам покажет!

— А Шаббельт разрешит?

— Шаббельт? Ему и разрешать нечего… Слушай, Блёккер, только тебе, по секрету: Шаббельт продал «Хронику».

Молчание.

Блёккер: — Слушай, Штуфф, секрет за секрет: купил ее Гебхардт.

— Что?! — взвился Штуфф. — Ты это знаешь? Значит, вся бражка уже знает, а мне ни слова?

— Никто не знает, кроме нас троих из редакции: Траутмана, Хайнсиуса и меня. Для остальных это тайна.

— Блёккер, это — конец. Я погиб… Ущипни меня, я труп… Почему это должно оставаться в тайне?

— Повредим делу, если читатели пронюхают, что конкуренция-то липовая.

— Вот оно что. Между двух стульев. Как всегда. Бедная «Хроника»… Гебхардт вмешивается в твою работу?

— Ни черта он в ней не смыслит! Если материал даст барыш, можешь спокойно перепутать падежи.

— Ага! Значит, он разрешит мне подгадить красным?

— Думаю, что да. Твои же читатели правые. Потолкуй с ним вечерком об этом.