Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Прошу извинения. В данный момент у меня предложений нет. Но вот в связи с только что зачитанным письмом хочу спросить: есть ли здесь, среди нас, представители «Крестьянства»?

Тембориус негромко, с некоторым раздражением рассмеялся: — Господа, вы же все представляете сельское хозяйство! Я вижу здесь, по меньшей мере, двадцать человек, которые с полным правом могут назвать себя представителями сельского хозяйства.

Аграрный советник Пеплов упорствует: — Извините, господин губернатор, но это совершенно разные вещи — «Крестьянство» и сельское хозяйство. Крестьянство — в смысле движения. Так есть ли здесь представители «Крестьянства»?

Его вопрос обращен не к губернатору, он оглядывает ряды сидящих. Все смотрят на него, но никто не кивает.

Пеплов разводит руками: — В таком случае, господа, я просто не знаю, что мы тут должны решать. Простите, но бойкот объявили не мы, и не нам его отменять.

— Господа! Многоуважаемые господа! — восклицает губернатор. — Мы сбиваемся на ложный путь. Разумеется, бойкот объявили не вы, это сделали люди, которых мне не хотелось бы здесь видеть. Но ведь вы же занимаете авторитетное положение в сельском хозяйстве, вы — предводители. Если вы скажете: прекратить бойкот, то деревня послушается вас, и бойкот будет прекращен. Вот — чего мы хотим. Решения столь авторитетных представителей, как вы, против бойкота.

— Сожалею, — говорит аграрный советник Пеплов, — но на это я не уполномочен нашей палатой. Я здесь с чисто информационной задачей.

— Я тоже.

— И я.

— Мы также.

— Я от «Крестьянства», — говорит, поднимаясь, неуклюжий мужчина.

— Ну вот!

— Что же молчали?

— Значит, есть представитель.

— …Дайте же сказать, люди! Меня пригласили сюда как представителя Крестьянского союза округа Штольпе. Вот почему я здесь. Но я состою также в «Крестьянстве». Я сочувствую движению, то есть оно мне по душе, это движение. И я могу только сказать, господа, что нашему окружному союзу плевать на то, что там у «Крестьянства» с Альтхольмом. И нечего нам тут это обсуждать. Извините меня за грубость, господин губернатор, но господина губернатора это дело тоже не касается. Пусть «Крестьянство» и альтхольмцы сами между собой разберутся. Если бы хоть Гарайс был, а то ведь тут ни одного человека, кого это как-то касается. Вот что я хотел сказать. Извините уж.

Губернатор стоит, оцепенев.

— Благодарю предыдущего оратора за его поучения насчет моих обязанностей. Исполнить мой долг мне могут повелеть лишь вышестоящее начальство — министерство внутренних дел — и моя совесть. И все же мне хочется задать предыдущему оратору кое-какие вопросы. Вы были двадцать шестого июля в Альтхольме?

— Так точно. Был.

— И принимали также участие в распущенном собрании?

— Принимал, господин губернатор.

— Так… А что вы скажете по поводу письма, которое здесь было зачитано? Вы как, согласны с ним?

— Ну что вам сказать, господин губернатор… Я же не писал его, верно? Малость резковато, а? Но вот я заметил, господин губернатор, что вы очень обходительный человек…

— Благодарю. Благодарю. Очень лестно.

— Да, это так . Обходительный. Только вот, господин губернатор, не могли бы вы заняться тем, что вам здесь положено делать? Не знаю, как бы это назвать… но ведь у вас тут столько книг, документов…

Он неуверенно оглядывает зал.

(Манцов шепчет доктору Хюпхену: — А он не дурак. Здорово разыгрывает старика Тембориуса.

Доктор Хюпхен, удивленно: — Вы полагаете? По-моему, он просто наивен.

— Наивен тут, господин доктор, только один.)

— Да. Так вот, чуть не забыл: может, вы дадите нам, крестьянам, покой? Ведь мы никого не убиваем, не грабим, мы не распутничаем, — так неужто губернские власти не могут оставить нас в покое? У вас тут такой красивый каменный дом…

— Спасибо! Спасибо! Весьма благодарен, весьма! Прошу вас, садитесь, садитесь. Весьма благодарен! Поучения…

— Ну, тогда я пошел. Вы идете?

Встают трое, вероятно, его приятели, товарищи по окружному союзу. А когда они выходят из дверей, их уже восемь… десять… двенадцать.

Губернатор как-то беспомощно смотрит им вслед.

— Я полагаю, мы продолжим наши переговоры… Ну что там еще, господин аграрный советник?..

— Извините, что опять вас перебиваю, господин губернатор. Мне не хотелось бы уйти, как эти крестьяне, не поблагодарив вас. Все мы, господин губернатор, понимаем и уважаем ваши благие намерения. Примирение — это хорошо. Но час для него, пожалуй, еще не наступил. Надо обождать. Еще в альтхольмской больнице лежат раненые. Еще крестьянин не оправился от нанесенного ему удара. Может, нанесенного и по праву, хотя именно ваше решение, господин губернатор, — отстранить от должности руководителя той полицейской акции — как раз не говорит в пользу этого. Во всяком случае, еще рано. Господин губернатор, все мы, сидящие за этим столом, как представители сельского хозяйства, не можем сказать «да» и не можем сказать «нет». Мы с глубоким сожалением отмечаем, что между городом и деревней вновь пролегла трещина. Мы надеемся, что время и ваши усилия наведут мостки через нее. Но пока еще рано. Прервите, господин губернатор, эти бесперспективные переговоры.

Губернатор медленно говорит: — Господа, я вас не понимаю. Вы прибыли сюда, обсуждение шло хорошо, настроение было отменным. Переговоры близились к успешному завершению. Внезапно появляется это развязное, отвратительное письмо «Крестьянства», и все обращаются в паническое бегство. Что это значит? Ну что такое это «Крестьянство»? Вы же испугались призрака. Примите, — на благо нашей провинции, — решение, которое полчаса назад вы без околичностей одобрили, решение о том, что сельскохозяйственные организации порицают бойкот, — и все будет в порядке.

Аграрный советник отвечает, опустив голову:

— Хорошо. Я буду вполне откровенным. Полчаса назад я, возможно, согласился бы с этим решением. Но, прочитав письмо «Крестьянства», я с ужасом подумал: куда ты лезешь? Твое ли это дело? Не придирайтесь к безобразной форме письма, которое составил какой-нибудь журналист. Я говорю «составил», потому что выношено и прочувствовано оно было в сердцах тысяч крестьян. Они взволнованы, они обижены, они оскорблены. И никакие решения тут не помогут, поможет только время. И очень осторожная, очень твердая рука. Господин губернатор, мы надеемся, что ваша рука окажется такой. И вдобавок, вы проявите терпение.

Аграрный советник Пеплов, толстый седой мужчина с багровым лицом, некоторое время стоит, опустив голову. Затем покидает зал. Вслед за ним уходят еще четверо.

Губернатор улыбается. Улыбка растерянная.

— Господа, вот видите… — Он делает неопределенное движение рукой. — Я вам охотно помог бы, господа альтхольмцы. Но пока что я действительно не вижу никакого выхода. — Скороговоркой: — Совещание окончено.