Ованес Азнаурян - Три церкви [litres]

Дедушка усадил четырехлетнего Аристакеса себе на колени.

– Завтра мама приезжает? – переспросил он.

– Да. Поездом!

– В таком случае ты точно не должен заболеть. – Потом позвал бабушку: – Сона! Поставь чай: к нему завтра мама приезжает…

– Я и без тебя знаю, что ребенку нужно чаю, – пробурчал из кухни сердитый голос бабушки. – Да! Чтоб не заболел. Нечего было позволять ему есть снег… Режь хлеб!

Они ужинали в гостиной. Аристакес ел горячие котлеты и запивал сладким чаем. Бабушка с дедушкой разговаривали.

– Я видел Рафика.

– Как он?

– По-прежнему.

– А Мамикон? Что сказал Рафик? Мамикон пьет?

– Да. В городе его называют «ишак Мамикон».

– Что делается! – сказала бабушка Сона, а потом, обращаясь к Аристакесу: – Ешь, ешь, а то мама приедет завтра и скажет: «Какой у меня худой сын!»

Аристакес знал, что он вовсе не худой, а очень даже толстый, и щеки у него видны сзади, как у хомяка, но бабушке все казалось, что он худой.

Вечер проходил тихо и спокойно. Чувствовалось, что за окном идет снег, хотя он и не был виден. Аристакес сидел за письменным столом деда в нише гостиной и рисовал. Горела настольная лампа с желтым абажуром, и он смотрел на книжные полки, за стеклами которых были его, Аристакеса, фотографии. Потом смотрел на деда: тот сидел в кресле, смотрел телевизор и одновременно читал газету, вернее, у него не получалось делать ни то, ни другое: он просто засыпал. Рядом с ним на тахте сидела бабушка и вязала жилет (ему, Аристакесу). Она вязала и слушала телевизор. Слышен был стук старых часов. Они не тикали, а именно стучали, и ночью их стук был слышен даже в спальне.

Аристакес выключил лампу и пошел к бабушке.

– Тати, а ты мне расскажешь сказку перед сном?

– Конечно. Как всегда.

– Я хочу, чтоб ты рассказала мне ту сказку… Помнишь? В тот день, когда я упал с велосипеда, ты ее рассказывала.

– Обязательно, раз ты хочешь ту. Сейчас помою посуду, а потом пойдем спать, и я расскажу тебе сказку. Ты заснешь, а утром приедет мама.

– Хорошо, что приезжает мама, правда?

– Ну конечно!

И вот уже сказка рассказана. Бабушка молчала, но Аристакес точно знал, что она еще не спит.

– Татик, а почему у меня нет брата? Я очень хочу, чтоб у меня был брат. Я бы его тоже любил.

Бабушка промолчала, ничего не ответила, а Аристакес услышал тяжелый вздох дедушки – оказывается, тот тоже еще не спал. Аристакес спрятался с головой под одеяло и постарался уснуть.

«МАМА ПРИЕЗЖАЕТ!» – думал он.

Однажды он увидел сон, и сон этот потом ему снился уже на протяжении всей жизни. Он видел суд, и на скамье подсудимых сидел он, Арис; его обвиняли в каком-то страшном преступлении. Присяжные совещались между собой, до того выступал прокурор, и вот судья вынес приговор: смертная казнь. Тогда он закричал, закричал во сне:

– Как вы можете убить меня, когда я так люблю свою маму?!

И просыпался. Но всегда, почти всегда у ног его сидела мама, которая говорила:

– Ты плакал. Тебе приснился плохой сон?

Утром Ашхен действительно приехала.

Было солнечно и морозно, и не верилось, что вечером опять пойдет снег, а между тем так бывало каждый день. Аристакес с дедом Аршаком стояли на перроне и ждали поезд из Еревана. Замерзший снег хрустел под ногами, и Аристакес боялся, что мама не приедет или с поездом что-то случится. Но вот поезд подъехал, медленно раскачиваясь, и Аристакес увидел маму. Сначала он увидел ее в окне купе; она помахала ему рукой, и у него запрыгало сердце. Потом она вышла из вагона, и он бросился к ней. От нее пахло какими-то волшебными духами, и мальчик вдыхал их запах, когда мама целовала его. Потом мама поцеловала деда Аршака, и дед обнял ее. Они пешком пошли домой – вокзал был рядом с домом: мама, дедушка и между ними Аристакес. Дедушка нес мамин чемодан, а он – ее сумочку, чтобы что-нибудь тоже нести. Мама что-то рассказывала дедушке, дед все молчал, слушал. Аристакес тоже молчал, но не вслушивался в то, что рассказывала мама, а лишь смотрел на нее. У мамы был длинный-предлинный красный шарф с узелками на концах, и он думал о том, что очень любит этот шарф и любит маму. Неужели мама приехала?! – не верилось ему. Еще он думал о том, какие подарки она ему привезла.

Бабушка встретила их; Аристакес видел, что на глазах у нее слезы. Мама сняла пальто, шарф и показала ему подарки, которые привезла из Еревана, а он показал ей свои новые машины, и мама терпеливо выслушивала: эта машина всегда очень серьезна, а эта всегда почему-то смеется… А потом они завтракали.

После завтрака Ашхен и Аристакес пошли по магазинам. Ашхен всегда говорила, что того, что есть в провинциальном Дзорке, в Ереване не найти. Большую часть покупок опять составляли подарки ему, Арису.

Когда приезжала мама, она с сыном спала в гостиной; Аристакес – на тахте, Ашхен – на раскладушке. Она, как и бабушка, рассказывала ему перед сном сказки, но чаще – пела. У Ашхен был низкий, очень красивый голос, и она ему пела колыбельные песни. Он очень любил мамин голос, а когда она заканчивала песню, притворялся спящим. Тогда Ашхен включала лампу на письменном столе (желтый абажур) и, подперев голову ладонью, читала книгу. Аристакес осторожно открывал глаза, смотрел на нее и улыбался, когда улыбалась она, прочтя в книге что-то смешное. Но вот свет выключался, и слышно было, как мама кутается в одеяло. Можно было спать!

А потом наступило утро. Солнце смотрело в окно и освещало гостиную. От этого все в комнате улыбалось. Елка была совсем другой, нежели ночью, не такой сказочно волшебной, и тоже улыбалась. Часы стучали каким-то утренним стуком, а телевизор все еще спал. У Аристакеса сердце радостно екнуло: ведь мама приехала… Он слышал ее голос из кухни. Она пила свой непременный утренний кофе и беседовала с бабушкой. Дед пошел на работу. Был понедельник.

– Не разбудить ли его? – спросила мама.

– Ашхен-джан, пускай спит, – ответила бабушка. – А мы приготовим ему что-то вкусное на завтрак.

И тогда Аристакес закричал:

– Мама, я уже проснулся!

В гостиную вошла мама и поцеловала его. Она была в халате, надетом поверх ночной сорочки, и от этого он почувствовал себя счастливым: значит, сегодня мама не уезжает.

Потом опять был вечер. Они все сидели в гостиной. Как обычно: дед в кресле смотрел телевизор или читал газету, бабушка на тахте вязала внуку жилет, рядом с ней мама читала книгу. А он, Аристакес, рисовал автомобили, сидя за письменным столом деда. Он думал о том, что ему очень хочется спросить маму о брате, сказать, что ему очень хотелось бы иметь братика, но понимал, что сейчас об этом не надо спрашивать. Сегодня Ашхен была очень грустная, глаза ее печалились, и, когда она поднимала их от книги и смотрела на него, он видел в них какую-то непонятную ему тоску. И ему хотелось крикнуть ей: «Ни о чем не думай, ни о ком! Ведь у тебя есть я, твой сын, есть дедушка и бабушка, и никто не может тебя любить так, как мы. Улыбнись мне, и я поцелую тебя и буду рассказывать тебе о реке, о том, что летом я стану уже взрослым и смогу ловить рыбу… Только ты обязательно улыбнись, ну пожалуйста! Бабушка сейчас принесет чай, и мы будем ужинать… А потом ты возьмешь меня с собой в Ереван. Ведь правда? Мы уедем вместе? И там я никому в обиду тебя не дам. Только улыбнись. Сейчас. Улыбнись, чтоб я мог жить, чтоб я не умер. Я умираю, когда ты грустная; я думаю, что ты грустишь из-за меня…»