Светлана Еремеева - После долгих дней

Второй человек, который ни на минуту не сомневался в способностях Александра, был Пьер Пиош. Старик был счастлив, что его ученик не просто продолжил дело его жизни, а довел его до логического конца. Более того, раскопав дощечки и ознакомившись с их содержанием, Александр поделился с Пиошем своими мыслями о намерении найти зиккурат, возведенный посреди шумерского города Меде. Эта мысль казалась безумной, но старик, опьяненный успехом, заразился этим безумием, с каждым днем все глубже погружаясь в детали проекта предстоящих грандиозных раскопок.

Среди коллег Александра, напротив, были в основном скептики, не разделявшие восторгов Пиоша, а также откровенные завистники и враги молодого ученого. Поиск не всегда дает возможность найти желаемое. Многие исследователи жизнь положили на то, чтобы украсить полки городских музеев стандартными ювелирными украшениями, многочисленными наконечниками стрел и копий, надгробными плитами, посудой, фрагментами жилищ. И все эти артефакты – при всей своей древности – лишь повторяли сделанные задолго до них такие же находки – того же периода, того же культурного слоя, той же этнической группы, тех же давно раскопанных городов. Александру же было суждено отыскать легенду, и это не давало покоя многим его коллегам, а у некоторых вызывало непримиримую, усиливающуюся с годами ненависть.

Среди откровенных врагов Александра был выходец из бывшего СССР Павел Черняков, ненавидевший Александра не только за его успехи в науке, но и за его происхождение. Отец Александра, Андрей Телищев, несмотря на древность рода и высокое положение своей семьи, возможно, был бы никому не известным человеком, если бы не взялся в молодости за сочинение стихов и рассказов. К тридцати годам его имя, не без помощи приближенных к политическим кругам лиц, заинтересованных в раскручивании фигуры, связанной с русской миграцией первой волны, зазвучало как во Франции, так и во многих странах Европы. Дошла его популярность и до СССР, где книги Андрея Телищева перепечатывали на машинках и передавали из рук в руки. К этому времени Телищев, как он сам не раз писал в воспоминаниях и рассказывал в интервью, духовно переродился. С юных лет он был приверженцем экзистенциализма и считал эту приверженность наследственной. Прадед Александра был последователем идей философа Владимира Соловьева; дед, Николай Телищев, лично знал Бердяева и гордился тем, что был одним из тех русских подвижников, которые, встретив в Германии «философские» пароходы [20] «Философский пароход» – так называли в 1920-е гг. два рейса немецких пассажирских судов Oberbürgermeister Haken (29–30 сентября 1922 года) и Preussen (16–17 ноября 1922 года), доставивших из Петрограда в Штеттин (Германия) более 160 высланных из Советской России представителей интеллигенции, в том числе многих известных философов и мыслителей (Баккал, Бердяев, Ильин, Новиков, Трубецкой, Ясинский, Франц и другие). , помогли гонимым русским мыслителям перебраться в Париж и другие города Европы.

Отец Александра, подхватив эстафету экзистенциализма, воспринял его уже на французской почве, посещал семинары Сартра, когда учился в Сорбонне, бывал в салонах в 16-м округе на «сартровских» чаепитиях [21] Философские беседы в гостиных парижской интеллигенции в 1960-е гг. , увлекался идеями структурализма, постмодернизма, но затем что-то перевернулось в душе русского аристократа и его потянуло к самым истокам, к идеям Достоевского, Толстого, Соловьева, Флоренского, он почувствовал в себе непреодолимую потребность в консерватизме, в попытке вернуть что-то давно утраченное, потерянное навсегда. Это произошло вскоре, а может быть, даже во время революции 1968 года [22] Майские протесты студентов и профсоюзных организаций во Франции в 1968 году, вынудившие Шарля де Голля уйти с поста президента Республики. , Андрей Телищев почувствовал разочарование в Сартре после того, как тот стал идолом студенческого движения. Ему показалось, что арест Сартра, а затем его скорое освобождение, сравнение с Вольтером – все это было несколько театральным. Отказ от Ордена Почетного легиона, затем от Нобелевской премии, культ свободы, отрицание памятников, но ведь сам он, как думал Андрей, сам он, возможно того не желая и не замечая, превратился в студенческий идол, в культовую фигуру для левой, или радикальной, интеллигенции.

Андрей стал идеалистом и консерватором одновременно, увлекся идеей новой России, призрачной надеждой реванша. Его размышления о старой и новой России захватывали умы советских диссидентов, а через них популярность Телищева распространялась на все более и более широкие творческие и околотворческие круги. К распаду СССР имя потомка эмигрантов, к тому времени лауреата Гонкуровской премии за книгу «Вчерашняя Россия», стало почти легендарным, и Андрей Телищев со свитой восторженных поклонников и журналистов проехался по России, открывшей двери всем, кто так стремился на ее просторы. Павел Черняков же, искренне ненавидевший период раскола великой державы, лишившего людей многих социальных благ, которые были доступны во времена СССР, переносил в какой-то степени свое негодование на тех, кто способствовал концу Союза.

Черняков был человеком небольшого роста, но мощного телосложения, с бледным нервным лицом и язвительным взглядом. Все в его внешности говорило о пережитых страданиях, потерях, нестерпимой обиде за украденную, некогда хорошо устроенную, отлаженную жизнь. Он с содроганием вспоминал улюлюкающие толпы, встречающие с хлебом-солью у трапов самолетов или на платформах железнодорожных вокзалов чету Вишневской и Ростроповича, Шемякина, Солженицына, Войновича, Любимова, представителей аристократических династий, членов царской семьи. Разъедающей, как ржавчина, звуковой галлюцинацией сквозила в памяти пламенеющая музыка группы «Кино», эхом отзывались песни «ДДТ» и «Наутилуса», медленной, тягучей массой расплывались звуки «Аквариума». Павел знал, что не хотел перемен, но перемены не спрашивали, чего он хочет. Все, чему учился Черняков в Ленинградском государственном университете им. Жданова, вдруг стало ненужным, совершенно обесценилось. Триста пятьдесят советских рублей, составлявших его профессорскую зарплату, превратились в триста пятьдесят новых рублей. Раскопки, которые он вел в Крыму, ставшим в одночасье территорией чужого государства, были свернуты, все заслуги Павла забыты. Вместе с семьей он в мгновение ока оказался за чертой бедности, стал практически нищим, единственной мыслью которого было выжить и каким-то чудом добыть денег, чтобы не умереть с голоду в один из ближайших дней.

«Челночничать» он не желал, да и не умел и не научился бы, но не хотелось падать в какую-то бездонную пропасть, Павлу просто хотелось жить дальше. И вот, в то время как балерины, писатели, актеры, режиссеры, графы и князья возвращались в Россию, Павел, списавшись с коллегами и друзьями по одной совместной франко-русской экспедиции, в скором порядке собирал нужные бумаги, справки, документы. Уладив все формальности, распрощавшись с коллегами по кафедре, с родственниками и друзьями, ученый со всем семейством переехал в Париж, получив возможность занять должность профессора на кафедре археологии в университете.