Патрик Несс - Освобождение [litres]

На следующий день он горько пожалел и о письме, и об удалении полезного и весьма редкого контента. С тех пор он отчаянно пытался пополнить свои закрома «клубничкой», а у родителей появился лишний инструмент влияния: когда Адам начинал плохо себя вести, они доставали письмо и вопрошали, куда подевалось его доброе, чуткое сердце.

«Ведь именно блудный сын был самый любимый!» – не однажды говорили они.

«А как же Марти?» – ни разу не спросил он.

Бессмысленные метания от веры к безверию прекратились, когда Адам повстречал Энцо.

– Не пойму, что мне теперь с этим делать? – спросил он Анджелу. – У меня появилась эта штука, эта любовь , которая – по идее – есть доказательство существования Бога, а они мне говорят, что все наоборот.

– Никогда не понимала твоих родителей, – ответила она.

– Видимо, я тоже.

– Моя церковь ничего подобного не говорит. У нас недавно поженились две старушки-лесбиянки – по-моему, самые древние во всем штате. Ты только представь: тебе за восемьдесят, но ты по-прежнему открыт всему новому! Круто, да?

– Вот почему по воскресеньям мне не разрешают ходить в твою церковь.

Анджела пожала плечами:

– Мы не так уж часто туда ходим. По-моему, для мамы это повод повидаться с друзьями.

– Раньше я думал, что все так живут. Что все семьи за обедом обсуждают грядущий конец света.

– Ну, мы тоже его обсуждаем. Только под концом света имеем в виду очередного президента-республиканца.

Вспомнив тот разговор, Адам улыбнулся. Он сидел в каморке, где помещался звуковой пульт: естественно, после репетиции хора басы и высокие частоты стояли на максимуме, а средние просели. Если завтра Здоровяк Брайан Терн – бас-профундо и по звучанию, и по характеру – попытается сказать что-нибудь в микрофон с такими настройками, то рискует вышибить все окна в церкви и при этом остаться совершенно непонятым.

Адам достал телефон.

«Папа, как ни странно, не слишком бесится из-за Марти. Он задет за живое, но не зол».

«Еще не вечер , – ответила Анджела. – Как Линус?»

«Не твое дело».

«Посексились?»

«Не твое дело».

«Ага, значит, хорошо посексились?))»

«НТД. У меня еще работы на пару часов. Буду в пиццерии около 7, ок?»

«Угу, я здесь».

«Это ненадолго».

«Даже не начинай».

Адам подумал секунду, потом напечатал:

« Кажется, я люблю тебя больше всех людей на свете. Включая самого себя».

Она прислала в ответ плачущий смайлик и сообщение:

«Щас разревусь!»

– Закончил? – хмуро спросил папа, заглядывая в каморку. Пульт помещался в самом настоящем переоборудованном туалете, и больше одного человека за пульт не влезало – да и то Адам упирался локтями в стены.

– Почти.

– Ты бы уже давно все сделал, если бы на минуту оторвался от телефона.

– Я только договорился о встрече. С Анджелой.

Папа сразу подобрел. В каком бы скверном настроении он ни пребывал, мысль об Анджеле – и ее расовых отличиях – давала ему возможность проявить великодушие. А Брайану Терну нравилось проявлять великодушие.

– Пригласи ее на мюзикл в День труда. Мы всегда ей рады.

– Да, только на праздник у них будет запара. Последняя вечеринка уходящего лета как-никак. Всему миру позарез нужна пицца – это такая Черная пятница для пиццерий.

Брайан Терн – удивительное дело! – улыбнулся.

– Ты не представляешь, что я сегодня видел, когда сюда ехал.

– Что?

– Человека в костюме козла!

– Да ладно?!

– Вот, я тоже ошалел. И костюм не какой-нибудь, а прямо киношный – словно ему эту шерсть гримеры приклеивали по всему телу.

– Но почему костюм козла ?!

– Ну, не совсем козла. Он шел на двух ногах, а не на четвереньках.

– То есть… типа фавн? Или как его там… сатир?

Папа сдвинул брови: ему явно не понравился переход от царства животных к язычеству.

– Может, снимают что-нибудь. Очередной сериал от «HBO».

– Ну-ну. «Сатиры-домохозяйки» из Фрома, штат Вашингтон.

– Если это была шутка, то я ничего не понял.

– Ну, хоть понял, что это шутка. Уже хорошо.

Отец снова чуть не улыбнулся. Когда он ушел проверять микрофон, Адам подумал, что именно так раньше чувствовал себя Марти. Теперь блудным и неугодным сыном внезапно стал он, а Адам превратился в своего, в человека, с которым можно считаться, свободного – пусть ненадолго – от родительского ига.

Как интересно.

Кричать начинают заранее – они еще даже не поднялись на вершину холма.

– Стоять!

– Руки вверх!

– Что это?!

– Я сказал: руки вверх!

Фавн поднимает руки – охранники, видимо, решают, что он сдался, и потому не открывают огонь, а в следующий миг все трое без чувств падают на землю. Единственный выход из положения – полностью стереть этот день из их памяти. Да, грубо, но на все остальное нет времени.

Королева останавливается перед дверью – совершенно безобидной на вид. Вход в тюрьму мог бы выглядеть и повнушительней. Она машинально тянется к ручке: заперто, разумеется, как же иначе? Фавн бросается на помощь…

Железная дверь сама слетает с петель, будто продавленная изнутри кулаком великана, и с грохотом несется вниз по подъездной дорожке – наверное, к тому самому полицейскому, что остался лежать рядом с машиной.

– Миледи?.. – потрясенно выдавливает фавн.

Дверь открывается от одного ее легчайшего прикосновения – не просто открывается, а слетает с петель и через мгновение исчезает из виду.

Это неожиданно и в то же время… правильно. «Я сильна, – думает она, – и моя сила древнее всех цивилизаций». Тут же появляется повод испытать эту силу еще раз: из тюрьмы ей навстречу выбегает женщина с пистолетом в руке, но один щелчок пальцами – и женщина падает наземь, больше не представляя никакой угрозы.

«От моих рук занялось пламя, – думает она. – Я летела по воздуху, гонимая лишь силой мысли».

Эти воспоминания совсем свежи. И в то же время она знала это всегда, испокон веков.

«Нас двое. Я – дух и одновременно другой дух, пленивший меня. Граница между нами размывается, мы скоро сольемся воедино».

– Королева! – раздается голос за ее спиной.

– Да, я Королева, – не оглядываясь, отвечает она. И срывает с петель еще одну дверь.

В перерывах между крещениями никому не было дела до джакузи. И хотя сверху купель закрывалась мягкой крышкой, внутри всегда успевала скопиться пыль, а на сей раз там обнаружилось целых три дохлые мыши, которых Адам достал руками в резиновых перчатках. Однажды он нашел в купели пустую коробку от женских презервативов. Кто из прихожан мог ее забыть – так и осталось загадкой.

Его самого крестили здесь же, когда ему было восемь лет от роду. Здоровяк Брайан Терн презрительно фыркал, когда кто-нибудь утверждал, что полное погружение в воду давно вышло из моды (оно действительно вышло, зато фырканье привлекало тех, кто еще хотел крестить детей по старинке), и крестил сына сам. Он прочел молитвы, задал крещаемому все нужные вопросы («Веришь ли, что Иисус Христос есть Сын Божий и твой личный Спаситель? Обещаешь ли служить Богу в доброй совести?» – «Да») и в конце окунул его с головой в воду. Адам был такой маленький, что сидящие в зале прихожане его толком и не видели. После погружения отец вытащил его из воды целиком, поднял высоко в воздух и прогремел: «Видите ли вы сына моего?»