Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

Альберт сел на свою кровать.

– Вы читали Халиля Джебрана?

– Нет, кто это?

– Ливанский поэт. Он написал: Ваши дети – не ваши дети. Они сыновья и дочери тоски жизни по себе самой. Вы можете дать приют их телам, но не их душам. Ибо их души живут в завтрашнем доме, куда вам нет доступа, даже во сне.

– Красиво, – сказал Мориц.

– Нет, грустно. Но правдиво. Я не смог защитить Ясмину от опыта, через который ей пришлось пройти. И пока я жив, я буду жить лишь для того, чтобы поддержать ее, уберечь ее от падения.

Левой рукой Альберт принялся расстегивать рубашку. Мориц помог ему раздеться.

– Спасибо, Мори́с. Не могли бы вы оставить окно открытым. Я так люблю шум моря.

Они легли, Мориц выключил лампу на ночном столике.

– А если мы его все же найдем, Альберт, если он жив – что вы ему скажете?

– Я попрошу его вернуться.

– Вы дадите согласие на их женитьбу?

– Никогда.

– Тогда она убежит с ним. И вы потеряете обоих детей.

– Я знаю. Если быть честным, Мори́с, я боюсь того дня, когда мы его найдем. И вместе с тем не хочу ничего сильнее. Я не хочу умереть, не простив его. Даже если тому, что он сделал, прощения нет. Но разве можно жить, не простив?

Наутро Ясмина с улыбкой вбежала в комнату мужчин. Она увидела Виктора во сне, и мир снова обрел свою целостность.

– Он жил со мной, в приморском городе. Он, я и Жоэль, в нашей квартире! Она уже выросла, почти взрослая. Che bello, Papà!

Она осторожно обняла отца. Альберт не посмел ей возразить.

– Где был этот город?

– Не знаю. Море такое же, как наше, но город незнакомый.

– На каком языке разговаривали люди?

– Не знаю. На красивом.

В больничных записях они не нашли его имени. Сотни британских солдат прошли через больницу Сиракузы: огнестрельные ранения в живот, переломы конечностей, перелом основания черепа – все солдаты поступили в июле 1943-го, некоторых вскоре выписали, но многие умерли. Это были безумные дни, говорили врачи, сначала привозили i nostri, потом иностранцев. Были там и tedeschi [115] Немцы ( ит. ). – они еще дышали, когда мы клали их рядом с inglesi [116] Англичане ( ит. ). . Но Виктор Сарфати? Покажите-ка еще раз фото, no, Signore, mi dispiace [117] Нет, синьор, я сожалею ( ит. ). , такого не припомню. Я сам потерял на этой войне сына, я понимаю вашу боль, мне очень жаль, что ничем не могу вам помочь; пожалуйста, извините, меня ждут пациенты.

Когда Альберт потерял последнюю надежду, Ясмина встретила медсестру. Ее звали Мария, у нее были короткие волосы, светлая кожа и румяные щеки, и Ясмина сама не знала, почему заговорила именно с ней. Может, потому, что женщина была во вкусе Виктора: постарше его, красивая, чуть кокетливая, но не вульгарная, этакая непослушная дочь из порядочной семьи. Ясмине даже не понадобилось называть его имя, достаточно было показать фото. Мария так и впилась глазами в снимок.

– Виктор. Конечно же, я его помню.

Он лежал в другом отделении. У него не было никакого ранения. Острый приступ малярии. Они чуть не опоздали, температура была за сорок. Три дня боролись за его жизнь, но потом он пришел в сознание.

У него был еще один ангел-хранитель, догадалась Ясмина. И семь жизней, как у кошки.

– Я знала, Мария! Я даже видела вас во сне.

И Ясмина кинулась за Альбертом и Морицем.

– Это мой отец, доктор Сарфати. Мой муж, Мори́с… наша дочь…

Мария сделала книксен перед Альбертом, узнав, что он врач. Ясмина представила девушку:

– А это Мария, amica Виктора.

– Нет, синьора, ну что вы! Я не была его… подругой. Вы меня неправильно поняли.

Ясмина ей не поверила.

– Простите меня, синьора Мария, – сказал Альберт. – Это нас не касается. Мы всего лишь хотели…

– Давайте выйдем. Поговорим на улице.

Она вывела их по лестнице во двор. Они сели на сломанную скамью под каштаном. Трещали цикады в сухом полуденном зное, ставни больничных окон были закрыты. Жоэль принялась играть с кошками. Мария говорила тихо.

– У Виктора не было подруги. Он был не такой, как все. То, что другим солдатам доставляло радость, у него вызывало скуку.

Она говорила искренне. Ясмина слушала с удивлением.

– Но у него был друг.

– Друг? Какой друг?

– Ури Варшавски. Тоже поступил с малярией. Они часто сидели здесь и не могли наговориться, когда другие уже спали. Были неразлучны, всегда вместе. Мы их называли ВиктУри.

– О чем они говорили?

– О евреях. Я в этом ничего не понимаю, синьора, я католичка.

– Ури тоже был еврей?

Мария кивнула.

– Тунисский еврей?

– Нет, палестинский.

Ясмина вопросительно взглянула на Альберта.

– Такое возможно, – кивнул он. – Несколько тысяч палестинских евреев воевали за британцев. Так же, как наши за французов.

– Как долго он здесь пробыл? – спросила Ясмина.

– Месяца полтора. Потребовалось время, чтобы набраться сил. И, если уж честно, синьора, вам ведь я могу это сказать, они не торопились выписываться. Оба. В конце концов и ушли вместе.

– Куда?

– На фронт. В свои полки.

– В форме? – спросил Мориц.

Мария медлила с ответом. Мориц уточнил:

– Или они покинули больницу в гражданском?

Мария переводила осторожный взгляд с одного на другого.

– Не бойтесь, – сказал Мориц. – Мы никому не расскажем. Мы просто хотим найти его.

Мария потупилась и прошептала:

– Думаю, они были в гражданском.

Ясмина не вполне понимала значение этой детали, но Мориц и Альберт догадывались, что это могло значить. Дезертирство. Но куда они направились?

– Вы потом что-нибудь слышали о нем?

– К сожалению, нет. Только… – Мария неуверенно взглянула на Альберта.

– Вы можете нам доверять, Мария. Ведь мы его семья.

– Я получила письмо. На домашний адрес.

– Откуда?

– Из лагеря. – Она использовала немецкое слово. Лагерь.

– Из какого лагеря?

– Ну, там, на материке, в Италии.

Вечером они проводили Марию до дома, где она жила с семьей, в соседней деревне. За кухонным столом, при тусклом свете лампы Ясмина открыла коричневый конверт и развернула письмо.

Дорогая Мария,

мы часто думаем о тебе и благодарим тебя от всего сердца.

У нас все хорошо. Не забывай нас, скорее выходи замуж, а если тебе опять подвернутся еврейские пациенты, посылай их в Феррамонти.

Там их ждут.

Храни тебя Бог!

Подписей нет, но всякий, кто знал их прозвище, понял бы, от кого письмо. На конверте в качестве отправителя стояло только: «Уго В., Италия».

– Это его почерк! – воскликнула Ясмина. – È vivo! Он жив!

Она вскочила и так крепко обняла Морица, что он чуть не упал. Впервые она обнимала его на людях, но Марии это не показалось странным, ведь они же муж и жена. И Альберт тоже помалкивал. Ясмина прочитала письмо еще раз, смакуя каждое слово.